Бурмина уже не было, и Виктор передал конверт через секретаря, который, казалось, собрался оставаться здесь целую ночь. Кабинет Татьяны был закрыт. Работающий допоздна магазин Виктор сыскал неподалеку, на Губернской, и прихватил там пару бутылок хорошего массандровского вина, шоколада и другой подходящей закуски; все это ему упаковали в большой пакет из толстой оберточной бумаги с веревочными ручками. Оставалось только побриться и погладиться.

К одиннадцати он с пакетом в руке уже пересекал пути в районе переезда; пришлось немного постоять, пока «Щука», холеная и блестевшая, как иномарка, протаскивала товарняк на Рославль. Район за линией, несмотря на отсутствие построенных после войны двухэтажных домов, показался ему мало изменившимся. Запустения не ощущалось, деревянные домики стояли аккуратно, и даже дореволюционные бараки были обшиты дощечками, как сайдингом, и выкрашены красно-коричневой краской — видимо, той же, какая шла на товарные вагоны. В палисадниках росли цветы, подымались березки и ели, а пешеходные дорожки вдоль домов были посыпаны паровозным шлаком.

Угольную он нашел легко, по длинному одноэтажному зданию рабочего клуба, известному тем, что когда-то там проходили собрания революционеров. Саратовская оказалась неподалеку, в сторону Болвы, и шла параллельно реке.

Виктору эта улица как-то не особо понравилась. Если Угольная была широкой, посыпана щебенкой, и на ней, хоть и нечасто, стояли фонарные столбы, то Саратовская была, скорее, переулком — узкая, с проезжей частью, зажатой между двумя канавами, необходимыми в этом низинном и сыром месте Заречья, и совсем без освещения. Последнее было совсем некстати, потому что уже начало темнеть. В одноэтажных бараках на несколько квартир, что тянулись по обе стороны, скупо светились отдельные окна — электричество здесь уже было проведено и в бараках, но народ селился небогатый. Из труб тянуло дровяным дымком, что-то куховарили. Правда, тут и собак не было.

«А у подруги, видать, не дворец. Хотя окраина тихая, народ, похоже, не бомжовый, работящий, в порядке жилье содержит. Вон заборчики ровно стоят, мусора не навалено».

Тем временем продолжало темнеть. Росшие по обочинам кусты и деревья придавали улице мрачный и непролазный вид.

— Табачку не одолжите? Свой кончился, а курить охота…

Перед Виктором вырос плечистый мужик в кепке с круглой, как таз для варенья, физиономией.

«Ну вот. Тут и вломить могут».

— Сейчас поищем… — Он сунул руку в пакет, чтобы в случае чего стукнуть бутылку о бутылку и отмахнуться «розочкой», но тут у мордатого в руке блеснул нож, а в спину Виктора уперлось дуло то ли револьвера, то ли обреза.

— Спокойно, дядя. Дергаться не надо.

— Ясно, — вздохнул Виктор. — Деньги, документы, одежда? Часы иностранные или сувенир редкий, музыку играет?

— Себе оставь, — послышалось сзади, — с нами поедешь.

«Хреново. Отвезти подальше и убить, что ли, решили?»

Мордатый тихо свистнул. Неподалеку зацокали копыта, и тот, что стоял за спиной, свободной рукой подтолкнул Виктора, чтобы тот отошел в сторону. Заскрипели рессоры.

— Повернись. Не спеша.

Виктор медленно обернулся и увидел, что в коляске торчит тот самый тип с усиками, которого он вчера заметил в Брянске. В руке у него чернел маузер, со стволом короче обычного и отъемным длинным магазином, патронов на двадцать. Впереди сидел возница с бородой, похоже, тоже в деле.

«Конкретные пацаны, однако. Не уличная шпана. И зачем я им понадобился?»

— Лезь в коляску. Только тихо, дядя. Чуть вякнешь… Секешь?

— Усек, в натуре, базару нет.

— Ля-ка ты… — протянул мордатый, — никак по фене ботает. На царевой даче бывал?

— Ходок не имел. Работа чистая, больше умственная…

— Чи-истая?.. По медведям небось, а, писатель?

— А что? Нужен специалист?

— Ша! — огрызнулся усатый из коляски. — Сюда вали, живо!

Виктор залез в коляску и поставил пакет. Мордатый чувак сел следом, так что выскочить можно было только через его труп.

— Трогай, — шепнул усатый вознице.

— Эй, извозчик! — раздался вдруг снаружи голос, похоже принадлежавший женщине средних лет.

— Что там еще… — Усатый прикрыл маузер лежащим на коленях пиджаком.

— Господа, не подвезете даму? Нам, кажется, по пути?

— Пошла вон, старая…

— Хам, — коротко и брезгливо ответил голос; раздался негромкий хлопок, и усатый, выкатив глаза, захрипел.

Тут же прозвучал еще хлопок, возница без слов повалился набок. Мордатый дернулся и только успел чуть привстать, как третий хлопок остановил и его, и он мешком вывалился наружу из коляски.

— Выходи, — произнес все тот же женский голос, обращаясь к Виктору, как к последнему оставшемуся в живых. — Поможешь. Шмотки оставь.

Виктор осторожно вылез, прихватив все-таки борсетку с собой. Неудобно как-то бросать на месте преступления паспорт со своей фоткой, пусть даже и образца двадцать первого века.

Перед ним стояла женщина лет сорока, в темном платье и темном кружевном платке, в одной руке держа большой дамский ридикюль, а в другой — полицейский «вальтер» с глушителем.

— Тащи этого, — она указала пистолетом на труп мордатого, — в канаву. И без всяких там.

— Мадам, при столь весомых аргументах у вас на руках…

— Потом поговоришь. Тащи.

Виктор нагнулся и осторожно приподнял мордатого, стараясь не запачкаться в крови.

Та-та-тахх! — раздалась из коляски короткая очередь, и мгновение спустя из нее выпал упущенный из слабеющих рук тяжелый маузер.

Женщина дернулась, схватилась за грудь и начала падать навзничь.

Виктор понял, что самое время делать ноги. Носком ботинка он отфутболил упавший подле него маузер и рванул вдоль по Саратовской, завернув в первый попавший проезд. Домчавшись до Угольной, свернул в сторону путей и тут же налетел на двух полицейских, уже встревоженных выстрелами. Скрытность дальнейших действий исключалась.

— Господа! — закричал Виктор, бросаясь навстречу блюстителям порядка. — Помогите! Там убивают!

— В чем дело?

— Там, на Саратовской… Я шел, услышал выстрелы… Темнота, ничего не видно… Там извозчик стоит, трупы кругом, я побежал за полицией… за вами то есть.

— Проверим, — сказал полицейский, по чину старшина, вытаскивая из кобуры наган, — а людей-то чего не позвали?

— Так трупы одни… что людей без оружия звать?

— И то верно, — согласился старшина и оглушительно засвистел в свисток.

Где-то на соседних улицах послышались ответные трели.

— Следуйте за нами…

Экипаж оказался на прежнем месте. Кобыла, привычная к выстрелам и крови, спокойно стояла возле тела женщины, и запах пороха еще висел в сгустившемся ночном воздухе.

— Федор, проверь в коляске.

Старшина водил по месту преступления карманным фонариком.

— Тут тоже одни трупы. Двое. И гильзы от маузера. А самого оружия нет.

— Мне что-то под ноги попадалось, я откинул ногой. Вон там посмотрите.

— А пакет чей в коляске?

— Мой пакет. Я лазил смотреть, может, кто живой. От волнения забыл.

— Больше ничего не трогали?

— Вот этого трогал, пытался поднять. Показалось, будто стонал.

— Понятно. А пистолет у дамочки интересный. Взгляни, Федор!

— Точно, Семен Кондратьевич. Никак дело крупное наклевывается.

— Наклевывается… Вот он, маузер. Тоже не старушек пугать собирались. Вот что, дуй с господином писателем в участок, и пусть высылают машину и следственную бригаду. Да и по дороге ворон не лови. Похоже, других свидетелев у нас не будет. Не заступать, не заступать! — прикрикнул старшина на зевак из ближайших домов, столпившихся неподалеку.

— Да вы не переживайте.

Полицейский чин, что записывал показания Виктора в участке, был невысоким полноватым мужиком лет за сорок, с пшеничными усами; лоб и темя его были украшены лысиной, окаймленной возле ушей чуть всклокоченными прядями волос с проседью. В правой руке он держал перо, в левой — медный подстаканник с гладким стаканом тонкого стекла, из которого поминутно отхлебывал чай, позабыв вынуть ложечку.