— Трибельта?

— Ну да.

— Честно говоря, не припоминаю.

— Ха, шутишь… Шеф всех жандармов… Так вот в прошлом году его разоблачили. Оказывается, создал сеть заговорщиков, которая фабриковала дела и выбивала пытками признания, чтобы настроить народ против власти. Судили его открытым судом, все признал, каялся. Но его все равно казнили — слишком уж много крови на нем. Теперь меньше забирают, и в основном среди тех, кто при фачистах выдвинулся.

— То есть своих?

— Ну а ты думал! Откуда после двадцатых честных людей-то во власть найти? Все проворовались сверху донизу, все привыкли закон, как щедринский градоначальник, под себя подкладывать. Вот теперь и чистят, и правильно делают.

«…И правильно делают… Похоже, что она говорит это совершенно искренне. И вообще — что я ношусь по этой реальности с идеей демократии, как Асунта с пистолетом?[13] Здесь другая реальность. Профукала их верхушка свою демократию начисто. А для народа вообще никакой демократии и не было — что при республиканском Колчаке он ни черта не решал, что при императоре Владиславе».

— Слушай, а у тебя никаких странных фантазий не бывает? Я смотрю, что от исторической лекции ты смотришь на меня с таким восхищением, будто я тут станцевала танец живота.

— Нет. Просто ты такой свидетель великой истории…

— Каждый из нас свидетель великой истории. Тебе не жарко? Может, пора окунуться?

В этот момент кусты с другой стороны раздвинулись, и из них на полянку вышла компания из трех парней лет примерно до двадцати пяти и пары девчонок. Они шли, нагрузившись сумками с пивом и продуктами, на шее одного из них болталась гитара, на другом висел продолговатый футляр походного патефона, а в руках была коробка для пластинок. Виктор невольно подметил, что платья у девчонок, в отличие от общего мейнстрима, расширялись снизу колоколом, и отнес это на счет того, что это наряд для пляжа или пикника. Гулять по лесу или прыгать через ручей в длинной узкой юбке, согласитесь, неудобно. Пацаны же выделялись тем, что были в укороченных, чуть ниже колена, широких штанах. Кажется, это тоже было что-то туристское или спортивное и называлось «никер-бокер».

— Сэмэн! — протянул один из них, в кепке набекрень и жующий травинку. — А наше место, кажись, заняли.

— Извините, — заявила, приблизившись к Татьяне и Виктору одна из девчонок, худенькая, темноволосая и с короткой прической, — но мы все время отдыхаем на этой поляне.

«М-да, — подумал Виктор, — а так хорошо день начинался». Физический перевес был явно на стороне молодежной сборной.

— Не извиняю, — отрезала Татьяна. — А где свидетельство, что это ваша поляна? Вы здесь бутылку с запиской закапывали, что это ваше место?

— Толик, — вступила вторая, круглолицая, — я же говорила, что поляну надо пометить.

Было похоже, что дерзкая атака Краснокаменной внесла в команду противника замешательство.

— Кстати, поляна большая, — констатировал Виктор, — и вы нам не помешаете.

— Ну как вам объяснить… — замялась худенькая.

— Мы здесь занимаемся грехопадением, — пробасил тот, которого звали Толиком и который нес патефон с пластинками.

— С этим уолкменом?

— С чем?

— Я имею в виду этот прообраз кассетного плеера, что висит у вас на боку.

— Отцы, это же писатель Еремин и фотокорша из «Губернского», — сказал Семен, веснушчатый светловолосый и нагруженный гитарой и сумками парень. — Может, пусть остаются? Десна велика как мир.

— Так просто взять и уйти? Пусть хоть выкуп заплатят.

— Точно. Пусть споют хорошую песню.

— Идет, — согласилась Татьяна, — отчего-то после нынешнего утра я чувствую, что для полного счастья надо спеть. Гитару давайте.

— Только такую, знаете…

— Чтобы душа развернулась и обратно свернулась? — процитировал Виктор нетленные слова Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке».

— Именно.

— Так точно сказать мог только писатель.

— Ну вам еще и такую… этакую… — поморщилась Татьяна.

— Слушай, — предложил Виктор, — давай я спою, а ты саккомпанируешь. Я знаю некоторые хиты, которые до этой рощи еще не дошли.

— Например?

— Например. Итак, слушайте сюда. Народная русская песня «Клен».

— У, народная…

— Толян, помолчи.

— Галочка, ради тебя я готов онеметь, как пирамида Хеопса.

— Значит, народная песня «Клен», музыка Юрия Акулова, слова Леонтия Шишко…

— А как это: народная — и авторы? — не выдержал Семен.

— Это так же, как ты Палкин, а не вон кто.

— Софочка, молчу…

Виктор повернулся к Татьяне:

— Значит, вступление примерно такое, как волны на берег накатывают. Загадочное. Тамс, та-та, тайра-ту…

— Будет тебе загадочное…

Она взяла знаменитые четыре первые ноты практически как у «Синей птицы». Виктору не осталось ничего, как воспользоваться случаем и вступить:

Виктор ожидал, что этот нетленный суперхит семидесятых молодежи понравится, но не ожидал, что настолько. Ватага буквально разинула рты.

— И вместе! «А любовь, как со-он…»

— Паша, да чтоб я помер! — заорал Толян, когда последний аккорд замолк. — Отцы! Это же блюз! Наш русский блюз! Я так и слышу — фаро-фаро-фа… фаро-фаро-фа! Это же надо Ляле Червонной в «Медведь»! Публика будет рыдать и сыпать червонцы!

— На условии — Ляля Червонная и наша банда!

— А ты не размечтался, чтобы сама Ляля Червонная — и какой-то «Десна-банд»?

— Какой-то? Да с этим номером это великий «Десна-банд»! Да у меня в столице есть знакомая артистка, Пугачева, я сегодня же телеграфирую…

— И что твоя Пугачева? Она всего в одной звуковой фильме и снялась. Лучший вокал столицы, что ли?

— А что, Шульженко лучший вокал столицы? Важно, как поет! Каким чувством!

«Или у меня крыша едет, или… А, ну да, это же не та Пугачева. Это та, которая пела в «Острове сокровищ». И, кстати, песня стала суперхитом».

— Мальчики, вы бы хоть гостей пивом угостили.

— Мать, ты права как никогда! Извините нас, пожалуйста. Не желаете ли от нашего стола?

— Желаем, — ответила Краснокаменная, — мы не гордые.

— Послушайте, а у вас нет еще чего-нибудь такого, неизбитого?

— Есть. Например, романс неизвестного автора. Говорят, что неизданный Есенин, но литературоведы пока по этому поводу молчат…

Песня «Помню, помню, мальчик я босой» тоже оказалась хитом всех времен и народов. Творческие личности записывали слова на обрывках газеты и подбирали ноты.

— Ну вот, — констатировала Татьяна, в которой вновь заговорил корреспондент, — оказывается, поляны для всех вполне достаточно. А что это за грехопадение, которым вы собирались заняться? Это только пиво или больше? Идет ли оно под горчицу или томатную пасту? И можем ли мы почерпнуть из него чего-нибудь нового и для себя?

— Не знаю, — ответила Софочка, — для вас это, наверное, новое. Толик, верно, лучше объяснит.

— Да, Толик, расскажите. И обязательно ли для этого гитара и патефон.

— Патефон обязательно. Дело в том, что мы тут собираемся для танцев, которые церковь объявляет вызывающими, а музыку — вульгарной.

— А можно хотя бы послушать? — заинтересовался Виктор, подозревая, что речь идет о стиле, ставшем в реальности-2 мейнстримом советской молодежи пятидесятых.

— Пожалуйста, — он порылся в коробке пластинок, — вот кое-что свеженькое. Ларри Клинтон и Би Вейн.

Поляну огласили звуки «Swing Lightly». Молодежь жадно навострила уши. Галочка даже закрыла глаза, приоткрыла рот и шевелила губами, делая какие-то движения руками в такт.

— Ну что, — заключил Виктор, — вещь миленькая, по нонешним временам даже кайфовая. Драйв есть. Можно оттянуться.

— Что-что есть?

— Драйв. Ну заводная.