— Здесь когда-то мальцовская изба стояла, — заметила Краснокаменная, когда Виктор кончил затариваться, — а потом ее снесли, и пути до Цементного перешили на широкую колею. После войны реконструировали ее, реконструировали, а потом перешили. Вторая пятилетка, цемента еще больше надо.
— Какая пятилетка?
«Тридцать восьмой — это же вроде уже третья пятилетка? Нет, погоди, погоди… Какие здесь вообще, к черту, пятилетки?»
— Ну так считаются только по единым всероссийским планам. А те пятилетние планы, что при царе Николае разрабатывали, они же только по отдельным отраслям были. Ну вот, например, пятилетний план семнадцатого — двадцать второго года, его ведь только по железным дорогам приняли и не выполнили: революции начались. Всероссийскую, вы же знаете, приняли в тридцать втором первую, сразу как фачисты власть взяли, а вторую — в тридцать седьмом…
«Пятилетка при царе? Это в этой реальности, или… или мы просто плохо знаем свою историю? И большевики вообще ничего особенного, никакого «своего пути» не выдумали, а использовали то, к чему Россия и так шла, и то, что любая власть сделала бы на их месте? И советский путь — просто неизбежный путь России в то время, с Советами или без, с товарищем Сталиным или императором Вячеславом?»
— Здесь теперь один район — Заречный, — пояснила Таня, — объединили Привокзальную, Полесскую, Полпинские выселки, Мальцовскую и Новую Постройку с Ветродуем. Фактически тут два поселка получается, но сделали один район, говорят, разрастется и сольется вместе. Особенно если решат со штатсбаном, то точно сольется. Да и если не рядом с ним — вон Полпино как разрослось. Сразу после Великого Голода по плану первой пятилетки там на месте фосфоритной мельницы большой завод построили, удобрения добывать прямо из недр. Вы читали, что Брянск уже захватил пятую часть российского рынка фосфорных удобрений?
— Кстати, а как правильно — Радица-Крыловка или Самара-Радица?
— Она и Радица-Крыловка, и Радица-Самара, и Радица Чугунная, и Радица Паровозная… Селятся люди у Радицы, а потом поселенья сливаются.
— Виктор Сергеевич? Не к нам?
Навстречу им спешил Доробейцев с толстым портфелем.
— Нет. Сегодня решил сделать паузу и пойти на пляж. А вы, я смотрю, по делам?
— Да. Не до пляжа. Предложение ваше в тот же день решили внедрять, прорисовали вариант с разными диаметрами оси. Не знаю, правда, как чехи к этому всему отнесутся… Оказывается, у них тоже это бывает, но реже, они боксования почти не допускают.
— Знаете, — ответил Виктор, — меня терзают смутные сомнения, что Шкоде скоро будет не до автомотрис.
— Меня тоже. Скорее всего, к осени чехи отдадут Судеты, а потом вообще войдут в состав рейха, как когда-то были под австрияками. Тем более что государь император не возражает.
— Государь император не возражает? Ну да… разумеется, он не возражает. Так и должно быть.
«Государь император не возражает? Какого черта он не возражает? Это что, он считает, что это не наша сфера влияния? Что у них тут творится в империи?»
— …А потом они будут заняты тем, что долго станут выяснять с оккупационной администрацией, расширять ли выпуск своих танков или ставить на поток немецкие. Немецкие они производить не хотят: не накладываются они на отлаженную технологическую линию. Кстати, Шпеер поэтому и стал к Бежицкому паровозному присматриваться, тем более что рабочая сила у нас дешевле, чем в протекторате. Скорее всего, чехи на базе своего тридцать восьмого что-нибудь усовершенствованное сварганят — и на том сойдутся.
— Может быть. Какую-нибудь самоходку.
«…И назовут ее «Хетцер»…»
— Скорее всего. Это самое простое решение. Может, подсказать?
— Не надо! Они вас подставили — пусть сами думают. Да и поддерживать оккупационный режим…
— Ну вообще-то у меня за время последней командировки к ним вообще такое впечатление сложилось, что их политики даже и не против такой оккупации. Готов спорить — немцам подарят все вооружение, ничего не испортят, не уничтожат… оборонные заводы, гордость Европы — все-все оставят целеньким.
— Хм… здесь, пожалуй, я спорить с вами не рискну.
— Воевать за фюрера, правда, они не хотят, как и за австрияков не хотели, а вот оружие выпускать, ремонтировать, обслуживать в тылу — это запросто. Ладно, я побежал, а то скоро на Бежицу подойдет. Счастливо отдохнуть!
— Приятный человек, — отметила Краснокаменная, — и за границу ездит.
— Это точно. Мы тут с ним вчера чуть друг друга не посадили.
— Неужели? Как интересно…
…Дорога на «Соловьи» спускалась в выемку к пойме. Справа, за забором некогда принадлежавшего Мальцову завода, поднимались строительные леса — возводили новый корпус. Из трубы котельной тянулся длинный хвост черного угольного дыма.
— А трубы-то как смолят, — посетовал Виктор, — и все это долетает до Бежицы и оседает в наших легких.
— Ну это больше в лесу оседает. Места у нас просторные. А вообще премьер-министр скоро будет вводить новые нормы, чтобы фабриканты фильтры на трубы ставили и на воду. И рубки леса будут упорядочивать. Говорят, это перед государем императором немецкие специалисты настояли делать — вроде как природные богатства у нас шибко портятся.
— С чего бы это они так беспокоились?
— Не знаю… Кстати, по инициативе партии этот сквер перед проходными недавно разбили и памятник Мальцову поставили.
В центре скверика на постаменте из черного гранита действительно стояла фигура с простертой в сторону завода рукой; Виктор хоть и заметил ее сразу, но машинально принял за памятник Ленину, хотя в этой реальности Ленин здесь стоять точно не мог.
— Партия увековечивает память успешных бизнесменов?
Таня с непосредственным удивлением взглянула на него большими круглыми Навкиными глазами; высоко подведенные брови, казалось, выскочили на середину лба.
— Это же один из основоположников экономики фачизма! И Губонин тоже, ему в парке памятник стоит, за «Иллюзионом»…
«Там, где сейчас памятник Пушкину».
— В честь Губонина еще Вокзальную переименовали и остановку у Паровозного. Хотели вообще всю Бежицу Губонинском назвать, но в Москве затерли. Говорят, на это много денег надо. А сейчас объявлен конкурс на памятник Тенишевой. Сначала хотели, чтобы был только ее бюст, но народ настоял, чтобы всю изваяли…
Виктор повернулся к Краснокаменной и взял ее за руку.
— Таня! Возможно, я слишком долго жил в другом мире… в мире фантастики и иллюзий… но объясните, ради бога, что такого Мальцов сделал для фачистов? Я это как-то упустил.
— Давайте только сойдем с середины дороги… лошадь пропустим.
Мимо них по пыли промчалась пустая телега в сторону берега, запряженная каурым жеребцом; правил телегой молодой пацан в картузе, стоя.
— Гоняют, как по шоссе… Так вот насчет Мальцова… Вот тот принцип планового развития территорий, когда определяют места выгодного размещения фабрик и заводов, строят пути сообщения и связь, развивают города и поселки, строят жилье — это все пошло от мальцовщины. Только он первоначально строил все на свои капиталы, на своей земле, а фачисты создают частно-государственные фонды, в которые каждый может вложить свой капитал, и эти фонды покупают землю и строят все — от заводов до больниц, школ, клубов, строят дороги, проводят радио… ну и так далее. Это называется соборным развитием. В соответствии с наукой и природными возможностями.
— И не разворовывают эти фонды?
— Ага. И на Колыму за вредительство с конфискацией. Весь аппарат под контролем у жандармерии, агент на агенте сидит и агентом погоняет. Копеечную взятку предложи — шарахаются, как от провокатора.
— А если крупную? Миллионов на двести?
— Хотите повторить подвиг Глинкина?
— Какого Глинкина?
— Ну пару лет назад нашумевшее дело… Виктор Глинкин, тезка ваш, кстати, попал за что-то к начальнику в немилость, тот его выгонять собрался, а Глинкин к нему в кабинет — да и предложи взятку на сто пятьдесят миллионов. Начальник хлоп — и в обморок. Так и не откачали: сердце не выдержало. Думал, раз на такую сумму провокатора послали, значит, точно посадят. Двое детей без отца осталось.
