– А давайте теперь наши споем!..

Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены и остались лишь чувства – а чувства можно выразить только под звуки гитары.

– Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может, вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?

Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что, кроме «Любэ», мало кто в наше время сочинял вещи для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что кого бы ни пел попаданец, лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.

– А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? – спросил он. – Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.

– Конечно, просим! – тут же подхватила публика. – Сейчас многие пишут! А про что песня?

– Песня… Это песня путешественников в другие годы.

– По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.

Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.

– Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…

«Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать».

– Уезжая в другие года, навсегда, – подтянули припев голоса, и Виктор начал следующий куплет уже смелее:

Он видел, как теплеют глаза людей; казалось, что-то неуловимое, какая-то тонкая дрожащая ниточка протянулась между ним и другой реальностью. Не оборвать бы…

Они его понимали. Они его понимали, подумал Виктор, они не видели в нем гостя, иностранца, гастарбайтера, какую-то экзотику. Что-то нашлось, нащупалось такое, что их роднило, что когда-то роднило на шестой части суши всех нормальных людей, независимо от того, что они там у себя писали в паспорте, а теперь, в этой гостиной, роднило людей России и Союза. Не логическая идея, не религиозные обряды, а – душа. То, что нельзя вогнать в строгие рамки одного государства, но и, к счастью, нельзя разделить этими рамками.

А песня заканчивалась, и под все то же потрескивание осиновых дров и отблески огня на лицах при убавленном тиристорными регуляторами верхнем свете затаенная надежда проскальзывала сквозь последние слова.

– Ну вот, а вы скромничали, – сказала Саша, когда отзвучали аплодисменты за смелость. – Похоже на Тостолева. Слышали такого?

– Нет. Я, собственно, недавно приехал…

– Потом дадите списать слова? На следующем слете КСП хочу показать. Теперь, как в эпоху Возрождения, всем нужна новая музыка.

– Света, Саша, а теперь давайте нашу! – крикнула Валерия. – Ту, что Пахомов на втором курсе принес! Помните, в колхозе? Под Карачевом?!

…Расходиться начали где-то к десяти; Светлана стала собираться в числе первых.

– Слушайте, если это из-за меня, – предложил Виктор, – давайте я поеду, а вы еще посидите. Я эти места знаю. Надеюсь, гопников тут бродит по вечерам не больше, чем у нас.

– Еще чего, – ответила она, – в конце концов, я за вас отвечаю. Поедем на прямой маршрутке в Старый Аэропорт.

– Без вопросов. Огромное спасибо за вечер. У вас восхитительные друзья. Вообще после такого тяжеловато будет возвращаться.

– Ну, это общая проблема. У вас там, например, многие не хотят возвращаться в Союз, даже если знают, что там будет лучше.

– Почему?

– Они замешаны в его развале. И теперь будут придумывать всякие оправдания себе и пачкать прошлое. Например, обзывать его колониальной страной или еще как-то. Зато эти люди не будут чувствовать себя преступниками, виновными во всех мерзостях, в бандитизме. Не будут чувствовать себя убийцами детей, погибших в локальных войнах и от террористов. Не будут чувствовать себя виновниками аварий из-за развала промышленности, энергетики и транспорта, их не будет мучить совесть, когда они видят бомжей или наркоманов.

– Ну, если боятся, что их будет мучить совесть, – не все еще потеряно. Есть такие, которых не мучит. И у вас, наверное, тоже.

– Да, попадаются… Кстати, об этих, как у вас говорят, попаданцах. У меня тут вдруг такой вопрос возник. Вот, допустим, я попала из двадцать первого века в двадцатый, и я знаю, что на крупной АЭС в Японии произойдет авария из-за ошибки оператора. Как ее предотвратить? Обращаться к властям я в этот момент не могу.

– А почему именно в Японии?

– Ну не в Союзе же. У нас сейчас самая безопасная ядерная энергетика в мире, официально, по заключению МАГАТЭ. Наверное, еще не слышали про программу «Мирный атом-90»?

– Благодаря попаданцу?

– Ну, лучше благодаря ему, чем… Тем более что в Японии станции в сейсмозоне. Так все-таки – как действовать?

– Ну, не знаю. В большинстве таких произведений просто убирают оператора.

– Убрать – это грубо. И где гарантии, что другой не сделает этой ошибки? Впрочем, мысль такая. Проанализировать причины ошибки, мало ли, может, он с женой поругался, не знал какой-то вещи, мало ли что. Можно познакомиться с оператором, войти в доверие, подсказать ему что-то необходимое в личном плане, профессиональном и так далее. В общем, исключить возможность, чтобы он в критический момент думал так, чтобы это привело к ошибке. Минимально необходимое воздействие.