«А если те тоже следят? Если их несколько? Кто сказал, что этот Джон Брукс один приперся, а не целое шобло? И, может, это вообще их не главный? Черт, черт, завалю все».

Долго задерживаться было нельзя, и он не спеша, делая непринужденный вид, зашагал, огибая округлый фасад институтского корпуса. Остановка, киоск.

«Скоро троллейбус подойдет, нельзя пропускать, подозрительно… Что делать? Киоск, газеты… а тут, оказывается, тоже авторучки продают…»

На глаза ему попалась четырехцветная, похожая на сильно похудевший дирижабль, шариковая ручка; повеяло воспоминаниями о студенческих годах.

«Когда-то за такими гонялись… стоп».

Он подошел к киоску. Имеет он, в конце концов, право на слабость к мелким безделушкам?

– Простите, не покажете мне эту авторучку?

Продавшица пенсионерка. Это хорошо. Еще помнит, верно, времена Сталина, Берии и НКВД.

Он взял ручку и пощелкал, выдвигая стержни поочередно.

– Я возьму. Бумажка есть попробовать, как пишет?

Продавщица подала ему обрывок старой газеты; Виктор небрежно, меняя цвета, начиркал на нем ряд цифр.

– Позвоните по этому номеру в КГБ, – негромко сказал он старушке, – передайте Семиверстовой, что встреча у Баяна. Не подавайте виду – за нами, возможно, следят.

Расчет оказался верным: старушка не спаниковала, не удивилась и не стала задавать ненужных вопросов.

– Будьте спокойны. Все сделаю. Тридцать лет в ВОХРе работала.

– Сейчас позвоните, – и громко добавил: – Нормалек! На третьем курсе о такой мечтал!

За спиной загудел троллейбус, здесь все маршруты доходили до Покровской. Виктор развернулся и поспешил присоединиться к садящимся в среднюю дверь; обернувшись, он заметил на киоске табличку «Перерыв».

В салоне, присев на кресло, Виктор незаметно перевел мобильник в режим «диктофон-передача».

«Так. Теперь хоть не увидят, так услышат».

…На Покровской горе все было почти как в реальности Виктора – волна из 1978 года архитектурного замысла не затронула. Добавился только фрагмент крепостной стены из бревен и неширокая лестница, спускавшаяся вниз от памятника в сторону довоенной пожарки. От собора в сторону конной статуи тянулись две аллейки, где меланхолические ивы опускали свои еще не тронутые желтизной косы на коричневые скамеечки. Порывистый осенний ветер из-за Десны утихал, усмиренный неторопливыми романтичными звуками французской эстрады из спрятанных в листве динамиков.

У памятника Пересвету Брукса не оказалось, торчала парочка молодых людей, для которых главное было отнюдь не конь и даже не легендарный герой с легендарным поэтом. Девушка колдовала над серебристой лодочкой сотового.

– Ой, Леш, она сеть не находит. Что делать?

– Дай сюда… Да это, наверное, из-за аварии. Там, подальше, вышка волемота стоит, наверное, ее тоже вырубило. Пошли, с набережной позвоним.

«Мобиле тоже кранты? Ч-черт… Ловушка. Сматываться надо отсюда».

– Простите, гражданин, вас можно попросить сфотографировать меня на фоне памятника? А то скоро уезжать, а никто не поверит, что в таком прекрасном городе был.

Брукс стоял слева и улыбался; когда он подошел, Виктор не заметил.

– Да, пожалуйста, – согласился Виктор. – Вас вблизи или?..

– Чуть подальше. Вот тут смотрите, тут кнопка.

– Да я понял. С детства снимаю.

Он поймал Брукса в прицел объектива, зуммировал. Джон смотрел ему прямо в глаза, оскалив зубы, уверенный, довольный, все рассчитавший. Ладно. Увидим.

– Все. Ваша камера.

– А вы говорите, давно снимаете?

Парочка еще не отошла и продолжала что-то обсуждать в нескольких шагах. «Ищет повод для разговора».

– Да. Родители фотик взяли в шестидесятом, наверное, меня снимать. Ну а потом и сам научился.

– ФЭД, наверное?

– Нет, дешевый, «Смену». Она как мыльница.

– Да, помню, похожа на мыльницу. Для любителей, очень простая. А у моих родителей был «Любитель», долго был, потом они взяли «Зенит-Е», а «Любитель» отдали мне. Кадров мало, но снимки качественные, потому что широкая пленка. С тех пор, знаете, питаю слабость к хорошим камерам.

– А почему «Зенит», а не, скажем, «Искру»? Это же другой увеличитель надо!

– Ну, с увеличителем не проблема… Если помните, все стали увлекаться слайдами, у нас тоже проектор взяли – как гости, так обязательно вешают экран и смотрят слайды, кто где был…

Парочка неспешно удалилась в сторону собора.

– Вы не могли бы показать мне ручку? – спросил Брукс. – Ручку, которую вы брали на остановке.

– Думаете, она стреляет отравленными иглами? Пожалуйста.

– В Союзе никому нельзя доверять, – философски произнес Брукс, развинчивая ручку и разглядывая ее внутренности. – Даже продавщица киоска может оказаться секретным сотрудником. Она сразу же ушла на перерыв; может, ей приспичило, а может, и нет. Можете взять обратно свой сувенир и свободно говорить. У вас все в порядке? Вы нервничаете, это заметно… Слушайте, как насчет по стаканчику «Джонни Уокера» перед обсуждением наших дел? В ваших продмагах его не продают.

Брукс распахнул куртку и показал на плоскую, отливавшую хромом фляжку во внутреннем кармане.

– Какой на фиг «Джонни Уокер»? – драматическим полушепотом воскликнул Виктор. – Вы с ума сошли! Какого хрена вы под камеры в сквер приперлись? Меня в НИИагропроминформатики перевели, теперь, блин, за каждый контакт с иностранцем отчитывайся! К тому же я теперь невыездной, так что все, все, понимаете! Накрылся контракт медным тазом, так и передайте. Я бы вообще сюда не пришел! Но вы ж, блин, тогда по всему Брянску за мной таскаться начнете, внимание привлекать! И вообще, кто вам сказал об аварии? Может, это провокация КГБ, чтобы тут диссиденты собрались? Факин шит, раз по-русски не понимаете…

Брукс опять улыбнулся.

– Не стоит так драматизировать, Виктор Сергеевич. Об аварии я узнал через домолинию, коммунальщики жильцов оповестили. Осторожность в вашем положении – это правильно. Но должен заметить, что альтернативы нашей встрече нет. Госпожа Лацман убита, и убита КГБ. Вы знаете, что ее в больнице пытались завербовать?

– Откуда мне это знать? Она не говорила.

– А вот по прибытии в Германию она сообщила, что ее пытались склонить работать на русскую разведку. После этого происходит так называемый несчастный случай. Кому это было нужно, чтобы она замолчала?

– Ну, если бы так было, ваши бы шухер подняли. Это ж такой козырь перед операцией НАТО.

– Необязательно. Скорее, наоборот, Европа рассчитывает на сдержанность Александра Руцкого, и ей незачем дразнить гусей. А вы считаете, что Инга могла солгать?

– Нет, ну… Чушь какая-то. Она же говорила, что работала там в каком-то торгпредстве, что ли. Это же не секретное учреждение?

– Ну, это КГБ виднее.

– Тогда как меня могли с такими связями потащить в НИИагропроминформатики?

– Вы меня об этом спрашиваете?

– А у кого, не у коня же? У кого я еще здесь могу об этом спрашивать? Кроме вас?

– Ну, версий может быть много. Например, вы могли быть подставной фигурой, якобы дающей информацию через нее, ну, скажем, нашей Ми-6. А теперь они ищут другую кандидатуру для связи.

– Мне, в конце концов, все равно, как она погибла. Вы можете считать меня циником, но своя рубашка к телу ближе. Мне надо сейчас залечь на дно и выжить. Может быть, меня специально используют, как наживку, что кто-нибудь из-за бугра заявится. Поэтому давайте так: контракт попозже, никаких рассказов, никаких встреч. Мне говорили в кооперативе, что потом удастся обратно уволиться спокойно. Тогда меньше буду под колпаком.

Брукс неторопливо прошелся взад и вперед, сосредоточенно глядя на серый асфальт с прилипшими к нему лимонно-желтыми листьями клена.

– «Осень-цыганка гадает влюбленным…» – так, кажется? Не волнуйтесь. Скоро, очень скоро ваше ограничение на выезд не будет иметь никаких значений. После ухода Романова в Союзе начнется дележ власти, быстрое разложение изнутри. Он ведь у вас, в будущем, развалился, СССР, верно? И тогда спокойно поедете и получите свою законную сумму. Миллион долларов. Да, дефолт, конечно. Но в договоре учтена индексация. Так что ваше состояние только возрастет.