…Потолок длинного подземного перехода, первого и долгое время единственного в Брянске, отражал шаги людей с каким-то вибрирующим призвуком; мертвый и яркий свет ртутных ламп наполнял тоннель и превращал синеву неба на покрывавшей стены мозаике в лиловые кляксы грозовых туч. На остановке с другой стороны красовался павильончик для сугрева посетителей; через огромные, во всю стену окна виднелся ряд автоматических киосков. На всякий случай Виктор решил постоять снаружи.

– Простите, у вас закурить не будет? – К Виктору подошел невысокий мужчина лет сорока пяти в коричневой куртке и кепке, из-под которой выбивалась седая прядь волос; его сутулую фигуру и крупные складки морщин на лице дополняли массивные овальные полуботинки на толстой подошве, словно враставшие в асфальт. Голос у него был какой-то извиняющийся, словно человек стеснялся своей просьбы, хотя, судя по виду, к неимущим или пропившим деньги он явно не относился. Виктор сделал вывод, что мужик его личной безопасности не угрожает, а видимо, челу просто тяжко без курева.

– Увы, – сочувственно вздохнул он.

– Тоже бросили? А леденцов для отвыкания не найдется?

– Я вообще не курю.

– Да, беда просто… конечно, правильно делаете, просто… До аптеки, что ли, дойти, антиникотиновый пластырь взять?

– Наверное, – неопределенно протянул Виктор, ожидая, что мужичок сейчас попросит денег.

– Хотя ладно, – ответил тот, – отвыкать так отвыкать. Каждый должен нести свой крест за грехи. Это я образно, я тоже атеист, просто в идее что-то есть, моральное содержание. Ведь правда?

Виктор пожал плечами:

– Кто знает. Я не гуманитарий, я инженер.

– Очень приятно. Я как раз гуманитарий. Писатель. Извините, плохо пахну…

– Что? – невольно воскликнул Виктор. Фраза показалась ему подозрительно знакомой.

– Вином немного. Если раздражает, я в сторону буду, сейчас же эта везде борьба… Трезвые – здоровые – сексуальные…

– Все в порядке, – примирительно ответил Виктор, – жизнь штука сложная.

– Вы, верно, думаете, это творческий кризис или с издательством облом… нет, это все, как писал великий советский поэт Добронравов, суета, «ведь не вся еще жизнь прожита»… Помните, да? Нет, дело в следующем. Умирает направление. Пятидесятые, шестидесятые годы подняли могучую волну авторов от земли, от нашей деревни, которые не просто отражали какой-то социальный пласт, нет… Они принесли с собой чистые, родниковые понятия морали. Распутин, Шукшин, Белов, Личутин, Лихоносов, Астафьев – это возврат интеллигенции к народной почве, к русской, извиняюсь, христианской культуре. Я тоже атеист… но нельзя же отрицать христианство, как культуру и традиции, верно?

– Верно, – согласился Виктор, тем более что не видел, с чем спорить.

– И вот вы только представьте: последнее десятилетие это направление умирает. Бесследно. Вы сейчас скажете: я драмати… ти… зирую. Нет, я не это, не драмати… ладно. Я понимаю вот что: гибнет язык. Шукшин вот, Распутин, они что – они писали живым народным языком. А сейчас живой народный язык приблизился к интеллигентскому. И опять вы скажете, чего в этом плохого, образование, да. Да, если сравнить с канцеляритом пятидесятых – да, это прогресс. «Говорить не умею красиво я, хоть порой могу коснуться разных тем», – да, это ужас что, это вот с девушкой так изъясняться, – это надо было ломать, и это сломали. Сломали!

Литератор икнул: видимо, его потихоньку начало развозить. Виктор молча продолжал слушать, нетерпеливо поглядывая в сторону площади Партизан, чтобы не пропустить свой номер.

– Но! Но! Тогда был канцелярит – был и живой народной язык. Вы меня понимаете, да? Хорошо… Сейчас нет канцелярита – нет и народного языка. Стали говорить как дикторы. Нестандартное самовыражение чувств угасает. Пишешь о селе – тексты похожи, речь героев похожа, мало, мало инди-ви-ду-альности. Все – пушкинским слогом. Помните, у Ахматовой: «Слава соколам полета! Пушкин – в роли пулемета!» Инти… интеллигентизировали село и город, разумеется. Ну вот, а это мой едет… Вы, товарищ, извините, конечно…

– Да ничего. Все в порядке.

– Ну, может, я что-то преувеличил… драмати… ой. Всех благ.

«Ну и что делать? – думал Виктор через пять минут, устроившись на сиденье тролля нужного ему маршрута. – Проблема типа есть, а у попаданца ни готового решения, ни, самое главное, опыта в сфере языкознания. Может, попытаться как в ТРИЗ – обратить вред в пользу? А как?»

Он задумчиво взглянул в окно: троллейбус уже завернул на Горбатова и катил мимо стандартных рядов витрин на первых этажах комплексов, прятавшихся за опущенными рифлеными забралами жалюзи; лишь некоторые из них светились, словно аквариумы в темной комнате, показывая медленно проплывавших меж прилавков людей; над этими окнами неизменно высвечивалось «Гастроном» или «Промтовары». Видимо, эти древнесоветски-безличные имена магазинов обозначали дежурные заведения. «А в «Промтоварах» небось товары первой необходимости…»

Сосредоточиться на вопросе языкознания не удавалось. Мешала четверка молодых парней на креслах впереди, оживленно болтавшая о методах стабилизации самодельного экраноплана.

– Слышь, мужики, чего мы мучаемся? У Зерногова есть списанный «Базальт». Берусь его восстановить личной комплектухой. За вами датчики. Ну Серый же выточит цилиндры? Тензо делаем по книге.

– Проволочные? Чем возиться, дешевле полупроводниковые по сети заказать.

– Да какая разница, алгоритмы основное. Что в мозги заливать будем?..

«А чего они сами не решат этот трабл с разговорными? – спросил себя Виктор. – Интеллекта выше крыши. Может, они эту проблему просто не видят? Колбаса есть, и к этому привыкли, космос в порядке вещей, микросхемы… ну, может, не самые маленькие в мире, но по охвату населения сетями впереди планеты всей, есть чем гордиться. Пацанам что-то типа нетбука для развлечения, тоже есть предмет для гордости страной. По привычке увлекаются техникой, а вот язык… Блин, как сложно рулить в чужом обществе».

Под плащом запикало. Виктор вытащил ВЭФ: индикатор виновато моргал надписью «Зарядите батарею».

«Долго протянул по этим временам. Аккумулятор, видать, спецушный».

В квартире царил полумрак, из приоткрытой двери кухни лился несильный холодный свет, проникавший через окна галереи, и это чем-то напомнило Виктору каюту теплохода, на котором когда-то давно ему довелось путешествовать по Волге. «Парус» тихо плыл в ночь, и только приглушенный динамик – здесь его, конечно, можно было совсем выключить, но Виктор на всякий случай оставлял тихий звук, чтобы услышать сообщение о той самой войне, о которой ему напоминали на каждом шагу, – приглушенный динамик мурлыкал ретро-программу, и неторопливо-романтический ритм танцевального шлягера тридцать девятого «Я такая, как есть» придавал уверенности.

Не зажигая света, Виктор полез в тумбочку у кровати. Зарядки на месте не было. Куда же он положил ее в прошлый раз? Вроде в секретер… Он откинул полированную крышку-столешницу: зарядка валялась рядом с монитором домолинии. Четырнадцать дюймов монохрома казались в этом мире каким-то осколком его брошенного дома; воткнув мобильник в зарядку, Виктор секунду помедлил – и щелкнул кнопкой под выпуклым стеклом экрана, чтобы услышать привычный комариный писк строчного трансформатора.

При загрузке всплыл поп-ап: «Вы получили 1 сообщение».

«Это, наверное, от Вероники».

Он представил себе, как Вероника заходит в свою квартиру – интересно, какие у них там квартиры, в этих пирамидах, – проходит в кабинет, садится за стол и включает терминал, пытаясь найти в загадочном пространстве тень, с которой она могла бы просто поговорить по душам, излить все, что наболело, – одиночество, беспокойство за дочь, которая в ее мыслях все еще бегает по детской площадке, а на самом деле бродит где-то по чужому городу, где нет ни родственников, ни ее, Вероники, знакомых, и как медленно по стенам ползут тени ветвей деревьев из окон, не занавешенных, потому что рука не подымается задернуть тонкую блестящую ткань шторы.