Твид брезгливо покосился на орудие истязания, не желая к нему прикасаться.

— Только не рукоприкладство, — предупредил он.

— Это не то, что вы думаете, — принялся объяснять Монк. — Вы взгляните: с подкладкой, без швов. Никаких следов.

— Она сама пометит того, кто поднимет на нее руку, — предостерег Зигги.

— Вот это нам и надо выяснить. — Додж наблюдал за Твидом, осторожно мявшим в руках перчатку. — Посмотрим, способна ли она огрызаться. До Форест-Хиллз осталась неделя. Рано или поздно мы должны определиться, кто кого: эта истеричка — нас или мы — ее.

Твид отбросил перчатку и отрицательно помотал головой.

— Слишком рискованно. Ваше мнение? — обратился он к Валентино.

— Хорош любой эффективный метод. — Заключение Валентино прозвучало как гром среди ясного неба. — Если ей требуется шок, прибегнем к лечению шоком.

Мотли рассвирепел:

— Раньше я вами гордился! Вы казались таким осведомленным и независимым в суждениях! А теперь вы рекомендуете это?

Валентино остался невозмутим.

— Меня пригласили для того, чтобы выслушать мое объективное заключение. — Он помедлил. — Я не говорю, что в восторге от собственных суждений, не утверждаю даже, что они справедливы. Но предложенный метод имеет право быть опробованным.

— Значит, пробуем перчатку. — Валентино убедил Твида своим здравомыслием.

— Если бы такой совет дал уличный бродяга, вы бы к нему прислушались? — спросил Зигги. — Она слишком тонка для такого обращения.

Твид посмотрел на Валентино, ожидая ответа от него.

Валентино сперва как будто согласился с Зигги:

— Да, она умная и тонкая молодая женщина. У нее твердый характер. Но подспудно ее гнетет чувство вины из-за того, как она повела себя на пути к успеху. Значит, она у вас в руках. Если вы сможете контролировать ее, используя ее угрызения совести — а это почтенный, испытанный метод, — то контролируйте на здоровье, это ей же пойдет на пользу.

— Вы кичитесь своей образованностью, а лижете им задницу, как последний сутенер! — крикнул Зигги.

— А мне его доводы кажутся логичными, — заявил Додж. — Вы выслушали Валентино, Гарланд. Ничего новогомы не изобретаем.

— Как у вас получается при таких знаниях оставаться тряпкой?! — заорал Зигги на Валентино.

— Я не защищаю сам принцип, — принялся объяснять несколько обиженный Валентино. — Мое дело — найти действенный метод.

— Зигги, у тебя психология неудачника, — поддержал его Додж.

— Ненавижу болванов, страшащихся неудач, — сказал Зигги. — Копни поглубже, задень этих кривляк за живое — и обнаружишь трясущегося труса, готового кого угодно лобызать в задницу. Продолжай, — крикнул он Валентино, — доведи до конца свою победную психологию!

Валентино был вынужден спасать свое положение. Ему ничего не оставалось, кроме как доказать, что он так же уверен в своем суждении, как Зигги — в своем.

— Важно одно — сработает ли метод. Если можно вернуть морских пехотинцев домой и извести с их помощью наркоманию, я первым предложу раздавать наркоманам бирки и готовить их к отстрелу.

— Вот видите, — торжествующе сказал Зигги Твиду с видом исполнителя, принимающего аплодисменты, — ваш победитель показал свое истинное лицо.

— Раз университетские психологи подрабатывают в рекламных агентствах, уговаривающих нас покупать опасные для здоровья препараты, то почему бы мне не помочь певице достичь успеха?

— Мы слышим откровение, возвещающее о появлении новых святых, — язвительно заметил Зигги. — Среди них нет ни одного неудачника, но почему-то они все вокруг себя превращают в пепел. — Валентино вспыхнул, но Зигги вцепился в него мертвой хваткой. — Вам со Стью осталось только примкнуть к халтурщикам из Музея современного искусства. Они называют телевизионную рекламу искусством и огребают один приз за другим. Возможно, это и искусство, но уж больно откровенно оно демонстрирует, как мы презираем друг друга.

— Прошу отметить, — призвал его Валентино, — что я никогда не гневаюсь на своих противников.

— Это ваше достоинство, — согласился Зигги.

— И так происходит не потому, что я не снимаю маски профессионала. Я могу позволить себе спокойствие, потому что знаю, мои враги затягивают петлю на собственной шее, даже если упражняются в презрении к другим. Они делают жертвами других, но сами при этом превращаются тоже в жертвы. Разумеется, — с сарказмом продолжал он, — я бы присуждал призы за телевизионную рекламу. И делал бы это на День благодарения. В этот день я возносил бы хвалу автомобилям с запланированным моральным износом, дорогой страховке, не покрывающей аварии, заложенным домам, в которых крыша дает течь и которые разваливаются, прежде чем в них успеет прожить одно поколение. Еще роскошным жилым небоскребам, в которых применяются современные материалы, заставляющие вас затыкать уши в гостиной, когда сосед спускает воду в унитазе. Я бы возносил хвалу всем этим приборам, ломающимся при первом прикосновении. Ремонтникам, которые ничего не чинят, а только дерут втридорога. Игрушкам, которые выходят из строя, проработав не больше минуты, или требуют замены незаменяемых элементов. Отдельно я поблагодарил бы докторов, обожающих делать людям операции, поскольку это хорошо отражается на счетах, а ваша медицинская страховка гарантирует возмещение. От меня получили бы благодарность адвокаты, не слишком старающиеся вас защитить, потому что среди их клиентов числятся ваши противники по судебному процессу. Я также испытываю благодарность за оскудение нашего языка, которым мы обязаны рекламе, за проникновение в наши дома нечестности и надувательства, уже воспринимаемых как вполне респектабельные способы выживания. Но в первую очередь я благодарен стилю без содержания. Все это внушает мне веру в существование справедливости на этом свете. В действительности справедливость никогда не приводила в равновесие чаши весов, а лишь усиливала хватку могучих лап на чужом горле.

Зигги казалось, что до него доносится эхо его собственных мыслей. Он сам излагал нечто подобное Барни, что, однако, не помешало тому сбежать. Поток красноречия Валентино отрезвил Зигги. Он сказал:

— В мире вашей справедливости мне жаль тех, кто медленно постигает истину.

— И мне, — ответил Валентино.

Твид громко щелкнул пальцами, заставив их умолкнуть. Он смотрел в окно на Сиам, устроившую очередной перерыв и спешащую отойти от музыкантов подальше. Монк уловил чуть заметное движение его большого пальца и понял, что наступил его час. Он медленно и с видимым удовольствием натянул перчатку, по-паучьи растопыривая пальцы. Стоило Монку встать, как Зигги схватил его за шиворот, заставив снова сесть.

— Учтите, Гарланд, если этот цербер выйдет отсюда, я вообще уйду, — предупредил Зигги.

Твид проявил полное понимание:

— Зигги, я не могу позволить ситуации выйти из-под контроля, как это произошло у Доджа, а теперь у вас. Метод, конечно, не из приятных. Я присоединяюсь к профессору и говорю, что это не в моих принципах. Но мы должны заставить ее петь по нашим нотам. Это единственный способ гарантировать ее появление перед публикой.

— Она появится, но это будет уже не она.

Твид не собирался спорить:

— Без риска никогда не обходится.

Он снова подал Монку знак. Монк встал, косясь на недостающего ему до плеча Зигги.

— Не мешайте ему, — велел Гарланд Зигги. — Мы все равно это сделаем — либо сейчас, либо потом, без вас.

Мотли больше не стал удерживать Монка.

Монк спокойно двинулся вдоль стены, стараясь, чтобы рука в перчатке выглядела как можно более невинно. Сиам не обратила на него внимания. Монк зашел со стороны группы духовых и очутился на сцене. Он уже пересекал сцену, а Сиам по-прежнему не догадывалась, что ее ждет. Она стояла в дальнем углу, напряженно размышляя и глядя в пол. Если она и услышала шаги, то, скорее всего, решила, что кто-то из музыкантов направляется в уборную за кулисами.

За стеклянным щитом Зигги сказал:

— Она разобьет ему башку.