— Когда вас сменяют? — спросил он сторожа.

— В десять часов, когда приходят повара.

— Попросите их разбудить меня в десять. Я буду в своей комнате.

В десять зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Спасибо. Можно заказать такси в город?

— Автобус доставит вас к портовому терминалу вблизи Сороковой улицы, — ответил женский голос. — Я вызову такси, которое отвезет вас к автобусу.

— Большое вам спасибо. Я буду готов через полчаса.

Он на цыпочках прокрался в комнату Сиам. Она спала. Он написал ей записку:

Дорогая Сиам, я уехал в город по твоим делам. Вернусь к ужину.

Записку оставил под ее вагинальным шприцем. Сейчас он чувствовал облегчение оттого, что ночью обошлось без приключений. Он выразил свою мысль в приписке:

P. S. Мотли сказал, что тебе не помешает новый колпачок. Барни.

Звонок Мотли с предложением подготовиться к ленчу вызвал у Доджа беспокойство. Его озадачила настойчивость Мотли, сказавшего, что ленч состоится в его клубе и что гостем будет один Барни. Мотли ненавидел клуб Доджа. Раз Мотли так четко расставил ударения — ленч, клуб, сегодня, — то это предвещало какую-то неприятность. Доджа посетила одна-единственная приятная мысль — что новый парень, приглашенный Мотли, решил сбежать с корабля, но он недолго тешил себя ею. Мотли приготовил ему какую-то гадость, иначе не позволил бы пировать, отдав на растерзание тело жертвы. А вдруг как раз позволит? Как-никак этот желторотый новичок дал маху на первом же концерте в Нью-Джерси. Любопытно, знает ли об этом Мотли? Парень не подмазал диск-жокея, ну, и так далее. Додж предупредил секретаршу, что уезжает сначала к Мотли, а потом на ленч в клуб. «Слишком зелен», — подумал он о новичке, радуясь его неудаче.

Забравшись в тесное дупло, каким ему казался кабинет Мотли, он спросил:

— По какому поводу одолжение?

— Никаких одолжений. — Мотли осклабился. — Просто хочу, чтобы вы получше познакомились.

— Звучит не очень-то многообещающе.

— Думаю, если ты проявишь терпение, то результат тебе понравится.

— Почему бы тебе не присоединиться к нам?

— Нет уж, спасибо. Минули те времена, когда у меня было желание шататься по таким дорогим клубам, как твой.

— Тогда почему ты выбрал именно его? — Додж не скрывал, что диспозиция вызывает у него недоумение.

— Это самое подходящее место, вот увидишь.

— Тогда идем вместе. Я недаром так привержен этому клубу.

— У меня тоже рыльце в пушку. Найдется пара-тройка мест, перед которыми мне хотелось бы запалить кресты, — заверил его Мотли. — Один запылал бы перед Нью-Йоркским атлетическим клубом. Слава Богу, что больше не существует «Сторк-клуба». У журналистов странные представления о нью-йоркском высшем свете. Они пишут о знаменитостях, посещающих эти заведения, но забывают о тех, кого туда не пускают. Разве это справедливо?

Раздался стук в дверь. Появился Барни.

Все трое вышли и поймали такси. Мотли доехал с ними до дома 666 на Пятой авеню, где намечался просмотр нового фильма. В фильме снялась молодая певичка из числа подопечных Зигги, в свое время рекламировавшая кетчуп и замеченная на этом поприще киношниками. Зигги не очень нравилось, что в фильме ей дали роль наркоманки, однако эта роль была главной, наркоманка была влюблена, так что Зигги не на что было пожаловаться. Строение 666 оказалось уродливым небоскребом с алюминиевой обшивкой. Уродство было для архитектора важнейшей статьей экономии: здание было закончено быстрее, чем армейская палатка. Внутри размещался уютный кинотеатр. Мотли помахал рукой и крикнул:

— Это мой «Риволи»!

Без Мотли поездка в такси сразу стала скучной. Таксист свернул на восток, к Парк-авеню, а затем на юг, к Мюррей-Хилл. Машина остановилась перед особняком с охранником в форме, маячившим за дверью, в холодке кондиционера.

Барни ступил на широкий выметенный тротуар. Даже в час обеденного перерыва здесь было совсем немного прохожих.

В мраморном вестибюле властвовал полумрак. На стенах висели внушительные портреты нью-йоркцев XVIII века. Только на одном был изображен мужчина в современном костюме. Старым картинам присуще особое очарование. Прежние художники изображали своих героев здоровяками; позже главное внимание стало уделяться властности позы.

Завидя новых посетителей, гардеробщик в темном костюме перевернул на щите личную медную табличку Доджа, дабы было видно, что сей господин почтил клуб своим присутствием.

Додж провел Барни через бильярдную. Все игроки были в рубашках с закатанными рукавами. Вокруг незажженного камина стояли глубокие кожаные кресла, на стенах красовались лики розовощеких ньюйоркцев былых времен. Несмотря на разные размеры портретов, складывалось впечатление, что их выполнил один и тот же живописец, настолько одинаковым был их буколический стиль.

Открыв дубовую дверь, они оказались в обеденном зале. Здесь было людно, но относительно тихо. Почтительно поприветствовав Доджа, метрдотель сказал, не дожидаясь вопроса:

— Ваш столик во внутренней комнате.

«Внутренняя комната» оказалась немногим меньше главного зала, зато здесь вдоль обшитой деревянными панелями стены располагались альковы с обитыми кожей скамьями. Они проследовали в угол, откуда обоим был хорошо виден зал. Официанты в черном, с золотыми галунами, с достоинством прислуживали у столов с серебряными приборами и лучезарным хрусталем. Здесь не было ни одной женщины, поэтому атмосфера казалось мрачноватой. Степенные завсегдатаи клуба разговаривали тихо, ели бесшумно и пили по-джентльменски, то есть с полной уверенностью в неисчерпаемости своих возможностей. Они принадлежали не к числу напивающихся по вечерам в субботу слабаков, а к постоянным потребителям спиртного; их бесстрастные лица говорили о том, что они не обнаруживают в рюмке истины, однако усматривают в своем занятии неоспоримое удовольствие. Им была также свойственна манера бесшумно появляться и так же бесшумно исчезать, отчего обстановка приобретала черты особой изысканности и благородства.

Барни сразу смекнул, почему хитрец Мотли выбрал именно это местечко. Здесь сохранился мир американских джентльменов с его безупречной благовоспитанностью. Преимущества ситуации были настолько очевидны, что даже не бросались в глаза. Нью-Йорк, увиденный им ночью с противоположной стороны Гудзона, сконцентрировался для него сейчас в присущем этому клубу лоске, в четкой, шахматной расстановке всех фигур по своим клеточкам.

Меню было лаконичным, зато предлагалось на французском, с английским переводом. Барни облюбовал цыпленка в вине, Додж — коктейль из креветок. Отправив официанта за спиртным, Додж осведомился с любезной улыбкой:

— Уверен, вам уже есть что сказать об этом месте.

— Очень удобно, — ответил Барни без тени зависти. — Но остается только гадать, что здесь приобретаешь, а что теряешь.

— Насчет удобства я бы не стал торопиться. — Ответ Барни показался Доджу интересным. — Уверен, что каждый из присутствующих истошно вопит, но про себя.

— Не сомневаюсь. Однако все здесь крайне благовоспитанны.

— Значит, это в вашем впечатлении главное?

Проницательность Доджа заставила Барни улыбнуться и решиться на откровенность:

— Знаете, что я подумал, мистер Додж?

— Называйте меня Стью, как все остальные.

— Стью. — Барни помедлил. — Я несколько разочарован. Я подумал — эта мысль посетила меня внезапно, — что все эти важные люди только о том и помышляют, как бы купить подешевле, а продать подороже.

Официант принес напитки. Додж усмехнулся и, потянувшись за рюмкой, молвил:

— Выпьем за чистосердечие. — Они выпили. — Зигги не сказал мне, кого нанял.

— Вас удивил мой прямой ответ?

— Напротив, для меня это пароль. — Додж откашлялся.

Барни почувствовал, что прорвал оборону Доджа, привыкшего ходить вокруг да около. Ему было трудно понять, почему человек ранга Доджа считает делом чести темнить и видит в этом способ избежать криводушия. Интересно, когда он в последний раз говорил «да» или «нет» так, чтобы это не звучало как «может быть»? При этом он вызывал у Барни симпатию.