Зато дверь номера поразила ее безвкусностью. Она имела кричащую окраску, как зад бабуина. Неужели дизайнер имел в виду королевский пурпур? Дверь стала первым обескураживающим штрихом — и именно тогда, когда она все больше погружалась в столь необходимое ей сегодня состояние довольства. Инструкция гласила: войти в незапертую дверь. Она повернула ручку, но дверь не шелохнулась. Она нажала звонок и приготовилась ждать. Ответа не последовало. Коридор был пуст, но ей все равно хотелось как можно быстрее проникнуть в номер. Она крепко ухватилась за ручку и повернула ее еще раз. Ручка провернулась до упора, но дверь так и осталась закрытой. Она подтолкнула ее коленом, потом плечом. Только теперь тяжелая дверь пришла в движение. Сиам не успела прогневаться на дверь — ее ослепила мраморно-золотая гостиная. За колеблющейся от ветерка тончайшей белой занавеской располагалась узкая терраса.

— Хэлло! — несмело произнесла она.

Ответа не было.

Она затворила тяжелую дверь обеими руками, чтобы избежать хлопка. Справа располагалась подсобка с импортными винами и ликерами, а также двумя ведерками со льдом, накрытыми плотным полотенцем. В дальнем левом углу комнаты, обставленной мраморной мебелью, мерцающей позолотой, красовался огромный телевизор, сделанный на заказ. Обнаружив в этой комнате кровать, Сиам отвернулась.

Гостиная располагалась несколькими ступеньками ниже. Окно выходило на башню Уолдорф и небоскребы из стекла цвета морской волны. Вид из окна вполне соответствовал обстановке номера. Взгляд Сиам упал на низкий столик с мраморной крышкой и диван с золотистой обивкой. Она села и утонула в мягчайших подушках. Ей редко приходилось испытывать столь сильное желание расслабиться. Диван был слишком глубок, чтобы можно было откинуться: на нем, по всей видимости, полагалось сидеть, скрючившись, наслаждаясь прикосновением к шероховатой поверхности обивки, от которого сон снимало, как рукой.

На мраморном столике красовался изящный кофейник, подогреваемый пламенем свечи. Рядом стояла фарфоровая чашечка на блюдце; на внутренней поверхности чашечки был изображен Версальский парк. Сосуд в форме маленькой тыквы слепил глаза белизной. В нем лежала сигара. При закрывании крышечки сосуда раздался звон, как от крохотного колокольчика. Сиам случайно нажала на жемчужную крышечку шкатулки в форме устрицы. Крышечка медленно приподнялась. В шкатулке лежал хрустальный портсигар. Она закурила, набрала полный рот дыма и стала выдыхать его маленькими порциями. Потом налила себе кофе и зажмурилась от его аромата.

На мраморном столике лежало еще кое-что. То был толстый альбом в кожаном переплете с именем Сиам, вытесненным на мягкой коже. Альбом содержал размещенные в хронологическом порядке вырезки, обзоры, пресс-релизы и фотографии, героиней которых была одна она. Она положила альбом себе на колени и стала неторопливо перелистывать страницы. Стюарт изменился — теперь он хотел доставить ей удовольствие. Раньше с ним такого не случалось. Альбом говорил о многом.

Она совсем освоилась и успокоилась, когда тонкий тюль на окне вдруг надулся пузырем. Она обернулась. Тяжелая дверь медленно приоткрывалась. Она похолодела. Только сейчас до нее дошло, что она так же беспомощна перед Стюартом, как и прежде.

Трезвое представление о твоем враге — вот свидетельство настоящей зрелости. Такая мысль посетила Доджа, пока он сидел у себя в кабинете. Ему хотелось собраться с силами перед встречей с Сиам. Он сидел в шезлонге у стены из термостекла с номером «Морнинг телеграф» в руках. Когда ему захотелось курить, он зажег сигарету от долларовой бумажки. Задув пламя, бросил обгоревший доллар в пепельницу, к многочисленным обгоревшим собратьям. Предложение Твида пришлось ему по душе. Оно соответствовало его теперешнему настроению.

Зигги, напротив, совершенно ему не соответствовал. Тот, видно, окончательно рехнулся: дерет глотку у него в кабинете, орет даже посреди улицы. Раньше он воспринимал Зигги просто как откровенного человека, но теперь за ним нужен глаз да глаз. Он опасался, что Зигги норовит взять над ним верх. Нападки Зигги он объяснят тем, что тот обнаружил, какое у него, Доджа, доброе сердце. Стоит хоть раз поступить достойно — и в человеческих отношениях обнаруживается пустота. Природа не терпит пустоты — слабак немедленно расплачивается за свою слабость.

Додж давно перестал опасаться победителей. Им есть что терять, поэтому они ведут себя предсказуемо и разумно. Бояться надо побежденных — этим терять нечего. Додж чувствовал, что Зигги набирается сил, утрачивая свое привычное лицо. Это было верным признаком близкого успеха.

Затратив годы на изучение биржевых сводок и таблиц скачек, Додж теперь понимал, что не просто черпал из них информацию. Цифры, сноски, пометки образовывали вокруг него информационный кокон. Столбцы цифр указывали на потерю или выигрыш денег, однако они не исчерпывались доходами или убытками, а вели у него внутри собственную жизнь. Как ни странно, читая цифры, он чувствовал себя защищенным, даже если они свидетельствовали о его проигрыше. Ему нравилось анализировать цифры. Что произошло, если все сложилось неудачно? История выражалась в цифрах, как скачки, как бизнес. Таблицы скачек погружали его в особый мир. Он мог часами изучать их, не испытывая утомления, даже если речь шла о состоявшихся заездах. Иногда спрашивал себя: что за чепуха отнимает у него столько времени? Лошади, бессмысленная гонка. Скачки сами по себе длились слишком недолго, чтобы по-настоящему его заинтересовать, если на них не случалось чего-то исключительного. К тому же скачки заканчивались, едва успев начаться. Только он подносил к глазам бинокль, а лошади уже преодолевали последнюю четверть мили. Чаще всего он не наблюдал за скачками, на которых делал ставки. Ему хватало данных из вечерней газеты, которую он редко толком читал.

Наиболее приятные раздумья бывали у него связаны с биржевыми сводками и таблицами скачек. Однако нередко получалось и так, что эти раздумья вызывали отвращение. Он впадал в летаргию, когда слишком глубоко погружался в поток жизни. Это было под стать телевидению. Он не любил свой кокон.

Додж размышлял об иных развлечениях, когда ему позвонила секретарь:

— Вы просили сообщить о времени.

— Благодарю. — Он с трудом поднялся, затушил сигарету, тут же одумался и попробовал еще разок затянуться окурком, но, спохватившись, с отвращением его отшвырнул.

Направился в дальний угол кабинета, где нажатием кнопки привел в движение дверь туалета. При ярком свете Додж принялся изучать в зеркале свою физиономию. Он был и без того тщательно выбрит, однако схватил электробритву и стал водить по шероховатым местам. Покончив с этим, взялся за расческу. Он чувствовал напряжение и хотел от него избавиться. Зигги поколебал его уверенность в себе, и теперь ему требовалось вновь занять командные высоты. Он решил узнать, пользуется ли Барни офисом, который он предоставил в его распоряжение. Он станет самим собой, если узнает, что Барни торчит там, когда он направляется на свидание с Сиам. Додж нажал кнопку под зеркалом и сказал в микрофон:

— Соедините меня с помощником Зигги. Он занимает один из наших старых офисов, которые мы переоборудовали, прежде чем перебраться сюда.

— Его нет на месте.

— Откуда вы знаете?

— Селеста Веллингтон, — вкрадчиво ответила секретарь, зная, что означает это имя, — все время ему звонит, а я не могу его найти.

Додж присел на унитаз, чтобы собраться с мыслями.

— В следующий раз соедините мисс Веллингтон напрямую со мной.

— Я так и хотела сделать, но она отказалась.

— Уж не желает ли она забрать свою пробную запись? — Он предположил худшее, чтобы не терять форму.

— Нет, об этом она ничего не сказала.

— Спасибо. — Он встал, зная, что пора отправляться к Сиам. Кажется, Зигги говорил, что встречался утром с Барни. Он не помнил этого в точности. Возможно, поэтому Зигги и пребывал в таких растрепанных чувствах. Кто знает, что у этого мерзавца на уме? Накануне он виделся с Сиам. Это Додж знал точно.