— Мой отец.

Он показался Барни очень внушительным господином, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что он стоит по стойке «смирно». Так мог бы выглядеть иностранный министр, сборщик налогов, декан колледжа, призывающий к порядку молодежь, но никак не отец семейства. Барни замер, пораженный нереальностью его позы.

— Мой отец был вице-президентом компании «Юнайтед Кэн» по сбыту консервов в юго-восточных штатах. Заводы компании расположены здесь, неподалеку. Могу показать тебе один, он тянется на четверть мили! Отец умер около восьми лет тому назад. Но и когда он был жив, я редко его видела. Он посвятил жизнь производству и реализации консервов.

Ее тон стал пугающе обстоятельным.

— А это — мой младший брат Слейтер. Большой оптимист, вице-президент компании автомобильного страхования в Чикаго. Снят у себя в кабинете. — Наконец-то ее голос потеплел. — А эта озорная дикарка — я.

— Никогда бы не узнал. — Он улыбнулся. Ему понравилась юная Сиам — застенчивая, растрепанная. — Ты очаровательна!

— Сразу видно, как мало ты понимаешь. Мне было очень худо. Только что окончила школу и не знала, чем заняться. Мой злейший грех заключался в поедании цветов.

Они поднялись на второй этаж, где было три двери в стене и одна дверь напротив. Они прошли мимо двух, распахнутых настежь. Окна в комнатах были закрыты, в воздухе стоял запах камфарного масла. В третьей комнате все сверкало, она, судя по всему, была постоянно готова к приему гостей. Однако не приходилось сомневаться, что вход туда запрещен.

— Комната для гостей, — сказала Сиам и жестом пригласила его войти.

Здесь было темно из-за густой листвы за окном. Барни потянул за шнур выключателя, но свет не рассеял тьму. Под абажуром в форме тюльпана он обнаружил не обычную лампочку, а крохотную, из холодильника. Не желая смущать Сиам, он сменил тему:

— Где ванная?

Этот простой вопрос взволновал ее гораздо больше, чем свет. Казалось, он напомнил ей о неком печальном обстоятельстве, которое она запамятовала.

— Последняя дверь. Но тебе туда нельзя. Ступай вниз.

— Семейные скелеты в туалете? — пошутил он. Она не усмотрела в этом ничего смешного. Он проследовал к упомянутой двери. Сиам преградила ему путь.

— Пожалуйста, не входи!

Он встретил эти слова улыбкой, так как не сомневался, что она его разыгрывает. Он шагнул вперед, но она не уступила ему дороги. Не обращая на нее внимания, он попробовал повернуть ручку.

— Где ключ?

Сиам подобрала губы и промолчала. Она по-прежнему стояла перед ним стеной. Он легонько толкнул дверь ногой, и она распахнулась.

— Роскошный туалет! — одобрил он, все еще принимая ее поведение за шутку. — В чем, собственно, дело?

— Пожалуйста, не входи! — Она вытолкала его, хотя он успел заметить, что ванна ничем таким не отличается — белый кафельный пол, старые мраморные полки, викторианские обои.

— Мне нужно, — соврал он.

— Ступай вниз.

Ей ответил другой голос, испугавший обоих:

— Какая ты чувствительная!

Перед ними выросла мать Сиам со стопкой полотенец и куском мыла в руках.

— Загляните в ванную, — велела она Барни.

— Если это для нее так серьезно, — ответил Барни, — я лучше воспользуюсь туалетом внизу. — Оказаться свидетелем семейного безумия было одновременно смешно и страшно. — Извините, что я открыл эту дверь.

— Она не вправе стыдиться, — сказала мать и первой прошла в ванную — одно из самых просторных помещений во всем темном доме. — Входите, — поманила она его. — Увидите, какая она дурочка.

Ему уже расхотелось туда входить. Он был бы рад предать забвению весь этот инцидент. Однако послушался мать Сиам, хоть и не без колебаний. На сей раз он не согласился с Сиам. Ванная была чудесная. Непонятно, чего Сиам расшумелась. Неужели она стыдится некоторой старомодности? Раньше он не знал, что Сиам могут заботить такие мелочи, и был готов стать на сторону матери с ее здравым смыслом.

— Очаровательная ванная, — согласился он.

Он не мог понять происходящее, но его так влекло к Сиам, что он решил, что она имеет в виду нечто такое, что недоступно глазу. Видимо, она вспоминает какие-то события. В ванной не осталось никаких вещественных следов, но давние события все еще волновали ее. Порой дети становятся жертвами преступлений, которые так и остаются похороненными в семье. Дети мстят за них всю жизнь.

Мать подошла к старой ванне, приподняла за медные ручки настил, закрывавший дно, и взглядом предложила Барни присоединиться к ней.

Сиам так и не перешагнула через порог.

Увиденное ничего не объяснило Барни. Однако он понял, что за поблекшими полосками — красной и зеленой, — выведенными по бокам ванны, должно скрываться что-то холодное и неразумное, и его симпатии опять оказались на стороне Сиам. Он уже жалел, что не последовал ее предостережению и открыл дверь.

Мать говорила уверенным тоном, осуждающе поглядывая на свою сверхчувствительную дочь.

— Это придумал мой муж. Так он наливал ванну. Сначала напускал горячей воды до красной линии, потом холодной — до зеленой. — Она отказывалась понимать дочь. — Разве кому-то еще пришло бы в голову взбунтоваться против такой прекрасной ванны?

Барни был рад, что мать Сиам, уверенная в своей правоте, покинула ванную, не дожидаясь ответа. Несомненно, она не переносила никаких возражений, ибо принадлежала к людям, которые, установив тишину, считают, что добились тем самым согласия умолкнувших. Барни не ответил, поэтому она приписала победу себе. Однако он не мог открыть рот по другой причине: он был поражен подобной эгоистичностью и безжалостностью, маскируемыми под властность. Он не сомневался, что и он не захотел бы пользоваться этой ванной. Глядя на цветные полоски, он представлял себе давным-давно умершего человека, по-прежнему распространяющего свою власть. Барни вышел из ванной с мыслью извиниться перед Сиам, но та сбежала.

Атмосфера за ужином была, как ни странно, сердечной. Они сидели в столовой, при свечах, их свет отражали серебряные приборы, хрусталь, люстры, даже накрахмаленные до хруста салфетки. Мать Сиам подала вкусное жаркое, причем сделала это подчеркнуто неторопливо, с достоинством хорошей хозяйки. Перед ужином они пили мартини, за столом — безалкогольные напитки. Поев, мать достала серебряный портсигар, закурила и пришла в доброе расположение духа.

— Вы не возражаете, если мы не пойдем в гостиную? — спросила она.

— Вовсе нет, — ответил Барни, смекнув, что ей мил наведенный там раз и навсегда порядок. — После вашей кормежки, — похвалил он ее, — не хочется отходить от стола.

Мать улыбнулась — настолько неожиданно, что ее улыбкой нельзя было не умилиться.

— Давненько у меня не было компании.

Сиам подошла к ней и обняла за шею.

— Мама, тебе не надо было так стараться.

— Ужин ждал в морозилке, — скромно ответила она. — Я рада с тобой повидаться. — Она обращалась к Сиам спокойным, но достаточно прочувствованным тоном.

Барни улавливал, что, несмотря на отсутствие в голосе матери восторженности, она не кривила душой. Искренность, тихая, спокойная, вполне заменяла ей родительское тепло. Временами мать Сиам казалась образцом гостеприимства.

— Полагаю, — молвила она, переводя взгляд на Барни, — вы помогаете моей дочери добиваться успеха?

— Она все делает сама, — убедительно ответил он.

— Приятно слышать. Ее подруги, в отличие от нее, учились в Стивенсе, Гучере, Нортвестерне. — Она задумчиво затянулась сигаретой. — Я боялась, что недостаток образования сделает из нее обитательницу трущоб. Однако теперь, — она слегка улыбнулась, — ее ожидает карьера, которой позавидуют подруги.

Барни был поражен, с какой легкостью она проникает в ситуацию и осваивается с ней.

— Мама, ты впервые одобрительно отозвалась о моих занятиях. Отсутствие у меня образования тоже впервые звучит не как смертный приговор. — Сиам была польщена. — Она всегда ставила мне в пример подруг. Свет еще не видел таких скучных и вечно недовольных особ.