— Этого достоинства у тебя не отнимешь, — согласилась мать. — Ты никогда не скучала.

Они перешли в кабинет, где Сиам принялась смешивать коктейли.

Выслушав короткий рассказ Барни о нью-йоркской жизни, она в очередной раз удивила его, сказав:

— Завидую тем, кого не нервирует жизнь в городском шуме. — Она едва пригубила коктейль из рюмки с золотым ободком. — Раньше, когда я была моложе, я часто спрашивала себя, какой была бы моя судьба в большом городе. Мне страшно подумать, что жизнь могла сложиться как-то иначе. Мы постоянно слышим, дескать, то, какие мы есть, — это наше предназначение, только это неправда. Мы можем изменить себя, переехав в другое место. У женщины, знаете ли, есть в жизни такой краткий период, когда она может измениться, может заняться тем, чем захочет. Если она пропустит этот период и примется все менять слишком поздно, то многим причинит боль. Это одна из причин моей гордости за дочь. Она пошла против матери и оставила ее с носом.

Мать рассмеялась, но этот звук быстро превратился в какое-то ледяное позвякивание. Она опрокинула рюмку.

— Вы видели фотографии в холле?

— Да.

— Мои дети выросли сами собой. С внуками я вижусь нечасто. В свое время я уже выполняла родительские обязанности, а теперь довольно. Это, конечно, не означает, что они были мне в тягость.

— Мама, давай вместе помоем посуду?

Попытка Сиам прервать мать была проигнорирована.

— Один из моих сыновей мертв. — Речь матери замедлилась. Казалась, она вот-вот разразится кашлем, но этого не произошло. — Зато другой жив. — Голос вопреки ее желанию выдал истинные чувства. — Однако я думаю о живом меньше, чем о мертвом. Тот все время стоит у меня перед глазами с гордо поднятой головой. Другой сын, Слейтер, живет в Чикаго. У него хорошее дело, положение, семья. Они, конечно, не такие светские люди, как вы, но и не просиживают тупо у телевизора. Слейтер вполне доволен жизнью, только ему хочется сделать побольше денег. А Мэл погиб на войне, когда впереди у него была вся жизнь. Думаю, именно поэтому парней больше не призывают на войну из колледжа. Городские бедняки лучше годятся для войны. У них так мало перспектив, что для них повоевать — неплохая возможность. Обслуживающий класс существовал всегда. Если оплата прислуги становится слишком дорогим делом, правительство поступает мудро, отправляя бедных за моря. Каждый должен получить свой шанс. — По ее лицу разлилось благостное тепло. — Поэтому я счастлива, что моя дочь, как сказано в Писании, избрала жизнь.

Сиам обняла мать за плечи и, желая ее успокоить, предложила:

— Мама, я помогу тебе вымыть посуду.

— Видите? — шутливо пожаловалась ее мать Барни. — Матери она всегда твердит одно и то же: «Я помогу тебе вымыть посуду». Это может сделать кто угодно и когда угодно.

— Раньше ты придавала мытью посуды огромное значение, — мягко упрекнула ее Сиам.

— Не хочу мыть посуду, — уперлась мать.

— Вдруг Барни не интересует твое мнение?

Мать повела рюмкой из стороны в сторону, давая понять, что не потерпит от дочери дерзостей.

— Когда правительство прислало мне золотую звезду, я не стала вешать ее на окно, — решительно сказала она. — Люди решили, что я предательница. А я просто не пожелала публично демонстрировать свое горе. Кто знал моего рано ушедшего сына лучше, чем я? Я не хотела, чтобы люди сочли, будто сын прожил достойную жизнь, раз он геройски погиб на войне. Даже мой собственный муж не понимал меня. Он твердил: «Ариэл, почему ты не вешаешь на окно золотую звезду?» А я отвечала, что наш сын убит, но, выходя из дому, я вижу, что ничто, кроме меня самой, от этого не изменилось. Мне стыдно играть роль родительницы, так щедро расплатившейся за окружающую гниль. Сейчас, когда мы воюем в Азии, матери тоже не вешают на окна золотых звезд убитых сыновей. Я была несчастна и в своем несчастье опередила время. Я оказалась в авангарде…

После ее тирады установилась тишина. Вежливо помедлив, Барни встал и пожелал матери Сиам спокойной ночи. Мать вопреки всему вызывала у него симпатию. Ему захотелось выразить свои чувства. Он подошел к ней и еще раз пожелал спокойной ночи, только более ласковым тоном, однако нервное дрожание ее век подсказало ему, что он допустил оплошность.

Он побрел наверх, предоставив Сиам самой разбираться с матерью и недоумевая, в чем состояла его ошибка. После его ухода в кабинете еще долго стояла тишина.

Мать уселась в кресло, полная решимости не заниматься такими прозаическими делами, как мытье посуды, пусть ей и стремилась помочь в этом дочь. Она упрямо оперлась локтями о стол, дожидаясь, чтобы Сиам снова села. Потом мать немного подалась вперед и высказалась:

— Некоторые из них совсем не похожи на евреев.

— Господи, мама! — Сиам сморщилась от огорчения. — Ты только что вела себя с таким благородством! Я чуть не разрыдалась от гордости за тебя.

— Помнишь Кей Пил? — В голосе матери проскальзывала тревога.

— Я наслаждалась! — гнула свое Сиам. — Ты казалась мне настоящей матерью, а не олицетворением того, что называется прописными истинами.

— Ты знаешь, что стало с Кей Пил?

— Что же с ней стало? — Сиам решила, что мать предлагает ей перейти на легкую беседу, чтобы сгладить возникшую неловкость.

— Она вышла в Чикаго за еврея. Семейство Пил ничего не имело против него лично. Он занимал очень высокое положение в рекламном бизнесе. Однако они не могли не страдать.

— Сочувствую. — Сиам осталась безмятежной. — Но они страдают из-за собственного безумия. Ведь они не правы.

— А Альберта Твайнинг?

Сиам отказывалась принимать навязанную ей игру.

— Альберта — помнишь ее роскошные светлые волосы? — не только вышла за еврея, но и приняла его веру. Теперь она развелась, но так и осталась иудейкой.

Сиам изо всех сил старалась сохранить улыбку.

— Он не собирается склонить тебя в свою веру? Он не соби… — Мать требовала ответа.

— Ему все равно, лишь бы я вовремя посещала туалет и салютовала национальному флагу.

— Ты не принимаешь меня всерьез? — Мать была изумлена ее нахальством.

— Прости, мама. Возможно, ты говоришь очень серьезно, Но я могу относиться к этому только как к шутке.

— Если он не собирается обращать тебя в свою религию, то во что же он верит?

— Он верит в меня.

— Да, это видно по тому, как ты его защищаешь.

— Тебе хочется, чтобы я вспылила, как ребенок, и прочла тебе нотацию? Не будет этого! Я буду относиться к твоим глупым вопросам насмешливо, пускай мне хочется лезть от них на стену.

Мать зашла с другого боку:

— Где ты с ним встретилась?

— Он занимался собственным делом.

— Вот видишь! — Мать старалась сохранять объективность. — Это очень по-еврейски.

— Торговать на пляже мороженым?

— Я спрашиваю тебя ради твоего же блага. В мое время девушки выходили за юношей своего круга, и все были счастливы.

— Да, а сами только и ждали, чтобы вцепиться друг другу в глотку.

— Ты отвергаешь все, что мы для тебя сделали.

— Не отвергаю. Просто мне виднее, чем тебе, кто относится к моему кругу.

— Разве ты не помнишь то счастливое время, когда мы жили дружной семьей?

— Конечно, помню! Этого я никогда не забуду. И не хочу забывать.

— Сколько милых молодых людей серьезно ухаживали за тобой! А ты их всех распугала. Чего я не могу понять, так это твоих требований.

— Простейшие требования: все те молодые люди мне не нравились.

— Это не объяснение.

— В некоторых меня пугала претензия на прямоту, которая, увы, вовсе не была их сильным местом. Они только притворялись прямодушными, а на самом деле, как нам обеим известно, были просто беспомощными. Я бы перестала уважать себя, если бы согласилась жить с подобным пустоголовым и вдобавок тщеславным типом. Мне не хотелось, чтобы моя личная жизнь превращалась в грязную возню в потемках.

— Ты грешишь и всегда грешила прямолинейностью. Если тебе что-то нравилось, тебя было не оттащить, а если не нравилось, то тебя невозможно было переубедить.