Барни собрался повесить трубку и продолжить путь, но Мотли разошелся:

— Она так и осталась у него на языке. Врачу пришлось разжимать челюсти и вынимать лососину изо рта. Никогда не видел зрелища печальнее. Я был тогда совсем маленьким и запомнил это на всю жизнь. Знаешь, повзрослел в одну ночь, потому что сразу ощутил ледяное прикосновение Вселенной.

«Господи, — подумал Барни, — Мотли разговаривает во сне. Мало ли в каком состоянии его застал телефонный звонок!»

— Никогда не знаешь, как может изменить человека самое банальное происшествие. Ньютон стал свидетелем падения яблока с ветки, после чего ничто в мире уже не оставалось прежним. А возьми чудесный эпизод в Библии, когда Непознаваемый призывает Авраама, а Авраам отвечает Ему всего лишь: «Я есмь!» — «Вот я!» Он понимает, что Непознаваемому известно все, что отягощает его сердце, поэтому ничего другого отвечать и не надо. Но у меня, — Мотли тяжело вздохнул, — нет Авраамовой веры. Я бы на его месте спросил: «Ну, Всемогущий Непознаваемый, что случилось с моим дядей Айзеком? Ты ведь знаешь, как он любил воскресным утром полакомиться лососиной. Не мог подождать хотя бы секунду, пока он проглотит любимое кушанье? И зачем было позволять маленькому мальчику становиться свидетелем такой трагедии? Разве Ты так насытил мир счастьем, что смерть может наступать по часам? Всесильный робот! Непознаваемый, я узнаю Твои замашки! Тебе понадобилось прибирать его с набитым ртом прямо на глазах у его малолетнего племянника? Значит, у Тебя нет имени. Ты — безымянное, бессердечное море. Или Ты — атеист? Ты поступаешь так, словно ни во что не веришь. Воистину Ты — выродок, ибо у Тебя нет отца. Под Твоей поступью все сущее лишается смысла».

— Мистер Мотли… — уважительным тоном вставил Барни.

— Я не закончил! Вот что такое трагедия. Трагедия — это тот факт, что и ты, и все остальные смертные вынуждены склоняться, отступать перед слепотой Вселенной. Склоняясь перед тем, о чем не имеем понятия, мы осознаем свое бессилие. Любой из нас может покинуть сей волшебный мир, не успев проглотить лакомый кусок, прервав свою усладу.

Вопреки ожиданиям, Барни был тронут этой речью. Как ни странно, в этой душной телефонной будке, затерянной на темной и безлюдной улице, он ощутил дыхание огромного мира, именно здесь обрел реальную связь с жизнью. Сиам внимательно наблюдала за ним снаружи.

— Так что не бросайся словом «трагедия».

— Не буду, — честно пообещал Барни.

— Придержи его до поры до времени, вдруг прозрение позволит тебе заглянуть в бездну Вселенной. А то, что происходит с Сиам, это просто мелкие неприятности. Наверное, мне уже не нужно подсказывать тебе, что такое комедия?

— Комедия — это непроглоченная лососина, — машинально отозвался Барни.

— Ты все усвоил! — обрадовался Мотли. — Чудесно! Можешь и дальше будить меня среди ночи, только оставайся умницей.

Несмотря на грубоватый тон Мотли, Барни улыбнулся.

Сиам рисовала стрелу, взмывающую вверх. Он проследил за ее траекторией и обнаружил надпись: «Хочу, чтобы ты меня поцеловал».

Он поманил ее в будку.

Она добавила: «Как-нибудь потом».

Расстегнув сумку, достала пачку сигарет, высыпала их все на обочину и отшвырнула пустую пачку. Потом зашагала к автомату с газированной водой.

— Ты опять отвлекся? — спросил Мотли.

— Нет, — ответил Барни. — После твоей речи все, что бы я ни сказал, будет звучать нелепо.

— А ты поступи, как Колумб, который штурмовал неведомое.

— Помнишь фотографию голой Сиам, ту, что есть у Доджа?

— Не помню! — отрезал Мотли.

— Нет, помнишь! — поднажал Барни. — Додж положил ее на столик, но быстро убрал. — Забывчивость Мотли была ему непонятна.

— Это тебя не касается, — угрожающе сказал Мотли. — В любом случае, теперь она не такая.

— Тем лучше.

— Хватит валять дурака!

— Я хочу, — не унимался Барни, — чтобы ты попросил у Доджа разрешения размножить эту фотографию в пяти тысячах экземпляров, в таком же формате — для бумажника. Это принесет ей славу. Люди запомнят ее имя.

— Неплохая мысль, — вынужденно согласился Мотли.

— Мы должны сделать все, чтобы заполнить залы. Она не протянет долго, разве что мы сократим турне. И я не смогу ее винить.

— Попроси Доджа сам, — посоветовал Мотли. — Я устрою завтра ленч, ведь ты все равно недалеко от Нью-Йорка.

— Почему я, а не ты? Ведь вы с ним хорошие знакомые.

— Ленч будет устроен для тебя в его клубе. Окажешься в элитарном клубе для джентльменов, там и развивай свою идею. В столь респектабельной обстановке он не посмеет тебе нагрубить, даже если предложение придется ему не по вкусу. Ну, ты еще не раздумал?

— Ни в коем случае.

— Вижу, превращаешься в настоящего менеджера.

«Помоги мне Бог!» — подумал Барни.

— Шикарная идея! — Мотли благоговел перед подобным прогрессом. — Как поживает наша звезда?

— Я под впечатлением.

— Она в курсе твоего замысла?

Барни увидел Сиам, вышагивающую по тротуару с бутылкой содовой в руке.

— Нет.

— Важно, чтобы она ничего не пронюхала, иначе твое имя будет предано анафеме.

— О'кей. Вот, кстати, и она.

— Позвони мне сразу после ленча.

— Договорились.

Он повесил трубку. Сиам отсалютовала ему бутылкой.

— Я больше не полезу в машину, — сказала она, качая головой.

— Далеко еще до Форт-Ли? — спросил Барни таксиста.

— Четыре-пять миль.

Барни обернулся к Сиам. Ответ не поколебал ее.

— Прогулка избавит меня от похмелья.

— Прогулка? — Он не поверил собственным ушам.

— Пошли. — Она зашагала по дороге в свете фар такси.

Барни помахал таксисту.

— Поезжайте за нами.

— Никогда прежде не замечала, как прозрачны бывают ночи, — сказала она, задрав голову и прикладываясь к бутылке с содовой. — Выключил бы он эти проклятые фары.

— Правила не позволяют.

Они медленно брели в свете фар такси, тащившегося за ними. Звезд больше не было видно. Камешки постукивали по днищу машины.

— Ты не возражаешь, если я сделаю что-нибудь для тебя… для нас?

Она опустила голову и помотала ею.

— Не пытайся меня целовать. Дело не в фарах. Просто я пока для этого не гожусь. — Она отпила еще. — Это чтобы меня можно было целовать.

Она прополоскала рот и выплюнула воду.

— Я не об этом, — сказал он.

— Тогда прости. — Она улыбнулась, чтобы скрыть замешательство. — В таком случае, поступай как знаешь.

— Даже самым отчаянным образом?

— Чем рискованнее, тем лучше. Мне все равно. — Она смотрела не на него, а на темные силуэты деревьев. — Тебе идет, когда ты так говоришь.

— Как сильно тебе хочется быть певицей?

Она спокойно улыбнулась. Улыбка не предназначалась ему. Сиам выглядела довольной собой. Он был готов к восторженным восклицаниям, но она удивила его своей откровенностью.

— Мне страшно не стать певицей, — неторопливо произнесла она. — Не могу даже подумать об этом. Ведь иначе я бы не знала, что делать с переполняющими меня чувствами. В жизни много мусора. Если бы я не пела, то оказалась бы среди этого мусора. Я не хочу стареть, не хочу терять что-то хорошее в себе. Жизнь, прожитая зря, — это страшно. Но люди по большей части малодушны, они предпочитают сытый желудок.

Она вытерла мокрую руку о его рукав.

— Когда я возвратилась домой после первого провала, когда от меня все отвернулись, я знала, что все равно выберусь. Я не могла сидеть дома и вспоминать прошлое, как будто лучшие годы жизни уже позади. Мне нужен не сам успех. Можно добиться успеха, оставаясь призраком, а не человеком. Я хочу заниматься делом, которое делает меня счастливой. Женщина вправе бороться за это. — Она крепко сжимала бутылку; в свете фонаря костяшки ее пальцев казались белыми. — Петь — это для меня не только успех. Это прежде всего быть самой собой. Естественно, я буду бороться, чтобы выжить. Таков основной закон жизни.