— Ты настаиваешь на том, что между мной и Барни существуют различия, но это не так. Мама, я буду просто счастлива, если он предложит мне стать его женой.

— Не знала, что это зашло так далеко.

— Мама, я с ним сплю.

— Тебе не следовало мне этого говорить!

Сиам вскочила, вся дрожа.

— Сплю и наслаждаюсь этим!

— Вот видишь! — Мать встала, подчеркивая свою правоту. — В этом и состоит сила евреев.

Сиам побежала вверх по лестнице, вся в слезах.

— Ты будешь ночевать внизу, юная леди, — сказала ей вслед мать, прежде чем удалиться в свою собственную комнату по соседству с кухней.

Сиам послушно спустилась.

Поздно ночью Барни услышал скрип двери. Он не мог разглядеть посетителя. Потом к нему прикоснулась голая нога Сиам.

— На рассвете нам надо сматываться, — решительно зашептала она. — Здесь я задыхаюсь. Ни крошки не съем больше в этом доме!

— Ты была великолепна.

— Ты все слышал? — Она опустилась на колени перед кроватью.

— Не мог не услышать. — Он освободил для нее местечко. — Напрасно ты выложила ей все как есть.

— Пришлось, — сказала она, забираясь к нему в постель. — Как она сумела так замкнуться? А ведь ты заметил, каким славным человеком она иногда бывает! Теперь я жалею, что сюда приехала. Ты плохо меня обнимаешь, — сварливо добавила она и поерзала на простыне.

— Так лучше?

Рано поутру она выскользнула из его постели и шмыгнула к двери с пижамой на руке.

Спустя полчаса, когда он брился в ванной, она появилась, опрятно одетая, с одной чашкой кофе на двоих. Себе она отлила кофе в блюдце, а остальное отдала ему. Пока он брился, она сидела на краю ванны, в которую накануне отказывалась заглянуть.

— О чем ты думал ночью? — спросила она.

— Не помню, чтобы у меня было много времени на размышления, — ответил он, улыбаясь ей в зеркале.

Она залпом выпила содержимое блюдца.

— Я чувствовала, что ты о чем-то думаешь.

— Узнаешь после завтрака.

— Завтрак будет нескоро — мама до сих пор спит.

— Тогда давай пройдемся. Такие вещи лучше звучат на воздухе.

— Не желаю слушать гадости! Наверное, все насчет моей матери и того, что ты подслушал?

— Твоя мать продемонстрировала мне, как ты важна для меня.

— Каким же это образом? — удивилась она.

— Когда я ее увидел, представь, мне не захотелось от тебя сбежать.

Она бросилась к нему на шею.

— Видишь, от нее тоже может быть польза.

Они вышли из дома, миновали сад и оказались на обсаженной деревьями улице. Сиам засунула руку в задний карман его брюк. Они побрели под ветвями, переплетающимися высоко над ними. Новые дома прятались за частой изгородью кустов. Между кустами и домами располагались вылизанные лужайки. Улица имела такой слащавый вид, что им казалось: еще несколько шагов, и они окажутся в беседке для влюбленных. Сиам положила голову ему на плечо, слушая пение птиц и наблюдая за самими птицами, прыгающими по веткам. Высоко в ветвях голубели просветы утреннего неба.

— Мне хотелось бы стать более раскованной певицей, — сказала она, стукаясь лбом о его плечо.

— По-моему, ты и так поешь совершенно раскованно.

— Я говорю о том, чтобы выражать пением очень важные для людей вещи. Правда, что у чернокожих певцов существовал свой собственный код?

— Для нас это был код, для них — нормальный язык.

— А правда, что Нельсон Эдди, — она хихикнула, — пел по радио для миллионов слушателей о том, что мамин сыночек любит рассыпчатый хлебушек, не понимая, что на самом деле поет об одном местечке у женщины?.. Ну, ты знаешь. Неужели он думал, что поет о хлебобулочных изделиях?

— Большинство его слушателей именно так и думали. — Барни не мог не улыбнуться, видя, что Сиам вся так и светится от счастья.

— А когда негры пели о рулете с вареньем? Неужели это о женском влагалище?

— Почти всегда.

— Очаровательное словечко. А белые сидели и хлопали ушами?

— Сегодня негры вопят во весь голос, но белые все равно никак не возьмут в толк, в чем, собственно, дело.

— Я хочу выразить в пении то, что испытываю.

— Попробуй, — предложил он.

Поймав его на слове, она запела:

Не вынимая руки из его кармана, она сделала пируэт, врезалась в него и запела в полный голос:

Он зажал ей рот.

— Ты перебудишь всю округу!

Они молча побрели дальше по безлюдной улице. Внезапно она приложила ладони ко рту рупором и протрубила:

Провела ладонью по подстриженным кустам.

— Утренняя роса напоминает мне о нас. Мы тоже обитаем в таком же влажном мире. — Она сорвала несколько листьев и натерла ими лицо, после чего потерлась о его плечо. — Разве не чудо? Вкус утра!

— И прикосновение утра. — Его рука заскользила с ее талии вниз.

Это снова завело ее. Отскочив от него, она пропела в полный голос:

Тихая утренняя улица проснулась: где-то хлопнула дверь, откуда-то донеслись торопливые шаги, неразборчивые крики, фырканье заводимой за углом машины. Секунда — и фырканье сменилось ровным ревом.

— Ты добилась своего. — Он поцеловал ее. — Теперь нас арестуют за порнографию.

— Напрасно ты смеешься, — упрекнула она его. — Пятнадцать лет назад в компании отца не позволили распространять билеты на «Голос черепахи», поскольку там сочли, что служащим не годится смотреть такую грязную пьесу.

Из-за кустов вылетел автомобиль, он дал задний ход и чуть не сбил Сиам и Барни. Они уже собирались наорать на водителя. Одно дело — арестовать их за порнографию, но совсем другое — покушаться на их жизнь. Но стоило им увидеть лицо водителя — и желание орать отпало. Это была женщина, и ей не было до них ни малейшего дела. Она везла мужа на станцию. Она так торопилась, что не могла затормозить, чтобы попросить прощения, хотя на ее лице отразился страх, когда она сообразила, что чуть не совершила наезд. Повсюду на улицу с лужаек выезжали машины, устремлявшиеся к поезду, свистки которого уже доносились издалека. Недавняя сонная роща мигом превратилась в растревоженный улей.

На обратном пути Барни и Сиам не узнавали недавней пасторальной идиллии. Казалось, тихое предместье может с минуты на минуту взорваться; от прилизанных лужаек теперь веяло не безмятежностью, а нервозностью, накопленной при обустройстве семейных гнезд.

Дом Сиам оставался погруженным в дрему, чего Барни не мог не оценить. Мать Сиам так и не проснулась; Сиам сама взялась готовить завтрак.

— С этой стороны я не чаял тебя узнать, — признался ей Барни.

— У меня дико домовитое настроение. — Она подбросила глазунью на сковородке так, что, перевернувшись, она осталась в целости. — Мне бы торчать в чьем-нибудь окне, — нахваливала она себя. Подавая ему глазунью, нежно напевала: — Пой мне о…

— Полегче, мы ведь собираемся есть.

Она наполнила его тарелку и продолжила:

— Пой мне о половом сношении…

В дверях появилась мать.

— Мама! — просияла Сиам. — Ты какую яичницу предпочитаешь?

— Без песен, — небрежно ответила мать. — Если можно.

Они засмеялись, мать присоединилась к ним. Она села рядом с Барни и положила свою худую, но сильную руку на его локоть.