— Вы ладите с Сиам? — спросил тот утвердительным тоном, но не без ноток сомнения.

— Вполне, — заверил его Барни. — У нас с самого начала дела пошли на лад. Надеюсь, мы станем хорошими друзьями.

Додж спрятался за рюмкой. Сегодня он чувствовал легкость, даже был весел, потому что впервые за неделю его не мучила головная боль. Он уже скучал без головной боли. Она сообщала ему некую значительность, будучи доказательством того, что он работает на износ; значительность придавала ему силы и решимости.

— Если вы привезете Сиам обратно звездой, — серьезно и дружелюбно проговорил Додж, — то вам будет открыта зеленая улица. Все, в том числе я, будут рады вам помочь. — Он широко улыбнулся. — Зигги говорил, что вас посетила идея…

— Да, верный способ помочь Сиам.

— Это имеет какое-то отношение ко мне? — настороженно спросил Додж.

— Помните фотографию обнаженной Сиам, которую вы доставали позавчера?

— Да.

— Мне бы хотелось размножить ее в количестве десяти тысяч отпечатков.

— Голое тело еще не гарантирует женщине успеха, — резко сказал Додж.

Барни решил, что ему нужно убедить Доджа.

— Конечно, это всего лишь голая красотка. В кино их в десять раз больше, чем в жизни. Но, раздавая эти снимки, мы привлечем к Сиам внимание. С ее неизвестностью наконец-то будет покончено.

Додж поджал губы и ничего не ответил. На его красивом лице появилось застывшее самоуверенное выражение, эдакая наставническая строгость. Нос странным образом удлинился и заострился. На глазах у Барни этот нос превратился в совершенно пуританский. Потом раздался голос — сухой и бесчувственный:

— Мой ответ — нет.

— Вы считаете, что это ей не поможет?

— Не хочу об этом говорить.

Официант в черном с золотом принес еду и аккуратно расставил на столике тарелки. Барни стало стыдно, что столь безупречное обслуживание пропадает даром: обоих так занимало дело, что восхищаться блюдами не было никакой возможности. Сейчас им было совершенно не до еды.

— Я знаю, что теперь вы не имеете к ней никакого отношения, — напирал Барни, стараясь укрепить свою позицию. — Возможно, Мотли устроит так, чтобы за снимок платили.

— Тема в любом случае не подлежит обсуждению.

— Но это же глупо! — не унимался Барни. — Снимок не унизит ее, а, возможно, привлечет к ней внимание, в чем она так отчаянно нуждается.

— Я не желаю вторгаться в личную жизнь женщины. С какой бы целью она ни прислала эту фотографию, мне не пристало заниматься ее распространением.

— Почему вы так раздражены?

— Я не раздражен. Вы заручились ее согласием?

— Нет. — Барни помолчал. — Мы об этом не говорили.

— И все-таки берете на себя смелость?

— Почему вам так дорога эта фотография? Вы же больше не мальчик, подглядывающий в щелку. — Хотя причины, по которым Додж цеплялся за фотографию, оставались для Барни неясными, он осуждал его поведение. Не хватало только, чтобы Додж настаивал на каких-то принципах! — Вас не в чем упрекнуть: по закону фотография принадлежит вам, и вы вольны делать с ней все, что вздумается.

— Это я и делаю. Предупреждаю: не настаивайте! — Глаза Доджа блеснули.

— Держите свои предупреждения при себе, — посоветовал ему Барни. На высокомерие Доджа можно было отреагировать только так.

Барни поразился, как тонко он вошел в атмосферу клуба. Вот сейчас сказал резкость так тихо и ненавязчиво, что никто не обернулся. Впрочем, к ним заторопился официант. Неужели Додж подал сигнал? Нет, официант вежливо нагнулся, чтобы не потревожить окружающих.

— Вам звонят. Желаете говорить за столом?

— Нет, я выйду, — ответил Барни.

— Извольте пройти в кабину рядом с бильярдной.

— Простите, — бросил Барни Доджу. У того не только нос, вся физиономия успела заостриться. Он подозвал распорядителя клуба.

В трубке раздался веселый голос Сиам:

— Хочу с тобой повидаться.

— Зачем?

— Хочешь услышать потрясающую новость? — Судя по ее тону, новость касалась ее.

— Еще как!

— Должна тебе доложить, что я самостоятельно пообедала.

Ее энтузиазм заставил его улыбнуться.

— Дальше рассказывать? Съела сандвич с салатом и помидорами. Это все равно что проглотить динамитную шашку. Апельсиновый сок — два стакана. Гениально! И знаешь, что дальше? Догадайся!

— Ты снесла яичко.

— Я сходила в туалет.

— Тебе необязательно мне об этом рассказывать.

— Разве ты не обязан отчитываться перед Зигги?

— К черту!

— Зигги тебя рассердил? Я знаю, ты бы отмел все его грязные замыслы. Но если это мне поможет…

— Погоди! Мы будем диктовать свои условия.

— Что это на тебя нашло?

— Мне не терпится обеспечить тебе успех.

— Здорово! — Она намеренно заговорила со среднезападным акцентом. — Между прочим, где ты? Не можешь же ты так поздно обедать? Я позвонила Зигги и спросила, где тебя искать.

— Я в бильярдной. — Он открыл дверь будки и вытянул трубку на длину шнура, чтобы она услышала, как сталкиваются шары.

— Чем ты там занимаешься?

— Тренирую меткость.

— Не трать ее на бильярд. Встретимся на нью-йоркской стороне моста Джорджа Вашингтона. Ты угостишь меня этим самым… яичным кремом?

— Правильно. Когда ты там будешь?

— Через два часа.

— Почему так долго?

— Пройдусь через мост пешком. Мне помогает не только пища, но и физическая активность. Женщине не следует этого говорить, но я так классно высралась!

— Сиам, надеюсь, у тебя к тому времени появятся другие темы.

— Да, не хочу полагаться только на организм.

— Встречаемся через два часа.

— Пока.

Он вернулся в обеденный зал. Издалека казалось, что его ждет не Додж, а череп в пиджаке — так обострились его черты. Барни собирался вежливо уведомить его, что ленч окончен и он уходит. Он не настолько любил фарс, чтобы, подчиняясь общим правилам, досиживать до конца. Но на полпути развернулся и зашагал прочь по ковру, мимо портретов, украшающих стены. Черт с ними со всеми и с их правилами! Они придумывают эти правила для того, чтобы он им следовал, а сами нарушают их при первой необходимости.

На улице ему пришла счастливая идея посетить мистера Рудольфа, фотографа, давнего друга его родственников. Начинал Рудольф как фотограф, помогавший семьям разводиться: он снимал мужчин в постели со специально приглашенными для этой цели женщинами. Иначе развестись в штате Нью-Йорк было в ту пору невозможно. Теперь он стал процветающим фотомастером, специализирующимся на голой женской натуре. Его студия находилась всего в нескольких кварталах. Барни зашагал в сторону Ист-Ривер.

Овальный вестибюль в доме Рудольфа был выложен ониксом и белым мрамором. Его освещала хрустальная люстра. В маленьком лифте всего одна кнопка — третьего этажа, с надписью «Студия». Для того чтобы попасть на другие этажи, требовался ключ для отпирания цилиндрических замочков, заменявших кнопки. На третьем этаже стеклянная дверь открылась, и Барни ступил на пушистый ковер. Помещение оказалось лишенным стен; из окон открывался захватывающий вид на север, на Ист-Ривер со сверкающим небоскребом ООН и мостом Квинсборо, по которому струился сверкающий поток машин.

Брюзгливая секретарша спросила его имя и предложила расписаться в книге посетителей. Затем ему было предложено подождать в розовом салоне с великолепной панорамой.

Все кресла оказались заняты привлекательными молоденькими женщинами с длиннющими ногами. Все они выгибали спины, на всех были модные коротенькие платьица. Две фигуристые рыжеволосые особы замерли у окна во всю ширь стены — от пола до потолка; одна из них сбросила туфли. Здесь не ощущалось атмосферы соперничества: все женщины были прелестны и отменно воспитанны. А взгляды их ласковы и дружелюбны. Они уже сделали шаг к успеху.

Стоя у окна, Барни увидел, что кроме него здесь есть и другие мужчины. Весьма опрятно одетые господа средних лет с торчащими из нагрудных кармашков белоснежными платочками. Это были провожатые женщин, на каждого приходилось по две-три подопечные.