— Это ее доход, — сказал Твид. — Пускай он имеет свою долю. Не будем нарушать закон.

Валентино не верил собственным ушам.

— Вы можете выручить целый миллион долларов, распродавая ее по кусочкам?

— Если поторопимся, — уточнил Твид.

— Несмотря на ее уныние?

— Именно из-за этого нам и придется так поступить. Мы не собираемся рисковать своим будущим. — Твида уже беспокоили результаты кампании.

— Глядите, — сказал Стюарт, указывая на окно, — она снова бросила оркестр.

От волнения голос Твида обрел безапелляционность:

— Мы должны найти способ ее обуздать.

Зигги встал.

— Я разберусь, в чем там дело.

— В ваше отсутствие мы решим второстепенные правовые вопросы.

Напутствие Твида еще не успело отзвучать, а Зигги уже семенил по скрипучему дощатому проходу. Сиам отошла от музыкантов в дальний угол зала. Там она мирно отдыхала, держась за спинку стального раскладного кресла. Зигги начал с дирижера:

— Что-то не так, Нунци?

Нунци был одним из большого числа даровитых, умных музыкантов, прибившихся к делу сразу после второй мировой войны и заработавших хорошую репутацию, но мало денег.

— Ты осуждаешь меня за эту заварушку, приятель?

Зигги знал, что заварушкой эта публика именует трагедию, и отрицательно покачал головой.

— Певичка у тебя что надо. Но она в дерьме. Вы ее заездили. — Он сочувственно опустил плечи. — Неужели ни один из вас, балбесов, этого не видит? У вас что, жевательная резинка вместо глаз? — Нунци призвал в свидетели альт-саксофониста: — Скажи, Скунжил, как, по-твоему, Сиам?

Скунжил закрыл глаза и с улыбкой покачал головой.

— Неотразима! Но измотана. Скоро у нее начнет обваливаться штукатурка в глотке.

— Спасибо, что просветили.

Зигги направился к Сиам, сам недоумевая, почему он начал с музыкантов. Рядом с Сиам он испытывал сильное замешательство. Она напустила на себя недоступный вид, изображая полную независимость и нежелание общаться. При его приближении на ее лице не отразилось никаких чувств. Чтобы добиться ее внимания, Зигги был вынужден с ходу взять быка за рога:

— Они говорят, что мы так обваляли тебя в дерьме, что теперь ты собираешься поделиться капелькой с нами.

Ее глаза загорелись, и она ответила с таким оживлением, словно готова была воспарить:

— Ты это признаешь?

— Они говорят, что ты начнешь свою карьеру с перерезания наших глоток.

— Я бы с удовольствием!

— Как бы ты ни гневалась, о нас не стоит мараться. Мы всего лишь паразиты, а ты — сеятель добра.

Сиам приняла сие покаяние с иронической усмешкой.

— Ты, должно быть, считаешь меня очень сильной женщиной, раз ждешь от меня милости к врагам.

Он пошатнулся и покачал от неуверенности головой. Его улыбка свидетельствовала, что она застигла его врасплох.

— Твои враги не стоят твоего мизинца. Ты знаешь, что можешь поступать так, как захочешь.

— Негодяи, вы так осложнили мою жизнь! Наилучшим способом расквитаться была бы месть.

Он терпеть не мог, когда красивые женщины отказывали ему в праве заглянуть им в душу, как только что поступила Сиам. Однако в данный момент существовала проблема поважнее этой. Признание факта, что Сиам готова пожертвовать карьерой ради мести, родило в нем ощущение собственной беспомощности. Раньше он не находил в ее характере даже намека на способность мстить и теперь ужасался, что они сумели довести ее до такого состояния. У него оставался один-единственный выход, чтобы возродиться из пепла, — быть с ней рядом. Тогда он, возможно, сумеет доказать, что он вовсе не размазня, что на его счету есть достойные поступки, что в решающий час ему можно довериться. Что он — не только бездушный механизм, за который она сейчас его принимает.

Он пошел по этому пути и сделал еще один неверный, еще более проигрышный ход. Им он привлек внимание Сиам, но одновременно усугубил свою сердечную боль.

— А ты бы поверила, — в этих словах содержался отчаянный призыв поверить, — что я раньше писал стихи? Даже тогда, когда приходилось содержать семью? Как-то весенним днем я увидел на скамейке пожилых людей. Как рано мы объявляем людей бесполезными, раз они не могут больше производить болты с гайками или придумывать разные надувательства! Мне захотелось написать на эту тему стихотворение. Но я не написал его, потому что на это потребовалось бы время, которое можно было с большей пользой посвятить скучному зарабатыванию денег. Стихотворение выбило бы меня из колеи. Я не написал его и сам превратился в своего героя, сродни тем старикам на скамейке. Я — преуспевающий менеджер, но моя жизнь завершена — разве такое возможно? Пойми, я толкую о настоящей жизни.

Он понял, что невольно зашел слишком далеко в саморазоблачении. Пойди он сейчас на попятный — и появится лишнее доказательство, что он всего лишь размазня.

— В тот самый момент, когда я признал собственный упадок духа, мне следовало написать стихотворение. Написать о том, как я оказался на скамейке, потому что отсутствие веры в самого себя не позволило мне вести осмысленное существование. Десять миллионов провалов — и те не должны были воспрепятствовать появлению этого стихотворения. Поэзия — это свобода.

Сиам зашагала прочь от него, он заторопился за ней.

— Я вышел, — кротко промолвил он, — чтобы узнать, что здесь происходит.

— Ты знаешь, что происходит. Я начинаю жить своим умом.

Он попытался перехватить ее взгляд, но она шмыгнула в чулан, заваленный старыми покрышками. Там принялась тереть уголки рта, вызывая улыбку. Улыбка получилась принужденной.

— Почему столь банальное происшествие повергло меня в такую бездну?

— Отойди от бездны.

— Не могу. Я чувствую себя голой и грязной.

— Пройдет месяц, год, два года, пять лет — и все встанет на свои места.

— А сейчас? Я живу сейчас.

— Сейчас просто не думай об этом. Лучше пой.

— Я думаю не об этом. — Ей было трудно освоиться с происходящим. — У меня не выходят из головы мои родители. Впервые с тех пор, как я перестала быть ребенком, я горжусь моей матерью. Представь себе, она не вывесила в окне золотую звезду, полученную за моего погибшего брата, потому что его гибель касалась только ее! Она сохранила в чистоте свою душу. А я в свою наплевала.

— Хватит копаться в своей жизни. Этим ты только накличешь беду. Они там, — он махнул рукой в сторону будки, — готовы упечь тебя в санаторий. Веди себя нормально, выбрось из головы серьезные мысли. Думай о телепрограмме, которую тебе хочется посмотреть на этой неделе. Думай о товарах, которые ты можешь приобрести со скидкой в своем любимом магазине. В какой торговый центр тебе бы хотелось отправиться за покупками? Ради Бога, забей голову чепухой и успокойся. Продержись на плаву до концерта. Выступи на нем, а после ты будешь принадлежать только себе.

Она двинулась было обратно, собираясь продолжить репетировать, но на полпути обернулась и тихо спросила:

— Ты хоть что-нибудь слышал о…

Зигги отрицательно покачал головой.

— Скоро у меня появится время, и я весь город переверну, чтобы его найти.

— Ты все еще сидишь на скамейке запасных, Зигги.

— Со дня на день я преподнесу тебе сюрприз и выйду на поле. Пока же, — подытожил он, оставляя ее с оркестром, — мне недостает твоей смелости.

Зигги зашагал обратно в будку. Там его ждало кошмарное зрелище — жемчужно-серая замшевая перчатка на руке у Монка.

— Зигги, — обратился к нему Твид, — Стюарт дает нам гарантию, что сумеет обуздать Сиам.

— Ни под каким видом! — отрезал Зигги. — Вам известно, как он собирается этого добиться?

— Нет, — сознался Твид.

Зигги покосился на огромную перчатку на руке Монка.

— Валяй, Стью, объясни Гарланду свой расчудесный метод.

Додж стянул перчатку с пятерни Монка.

— Вик Буоно, будучи владельцем большого клуба на Ист-Сайде, рассказывал мне, как он держал в повиновении своих баб. У него они делились на две категории: миниатюрные и длинноногие. Иногда ему приходилось надзирать сразу за дюжиной в один вечер. Добавьте к этому одну-двух, обслуживавших лично его. Вик клянется, что он не знал с ними хлопот. Они попадали к нему настолько измотанными, что сами задирали подбородки, дабы получить оплеуху и успокоиться. Уходя на покой, он передал свое секретное оружие мне. — Додж бросил под лампу на стол перчатку. Толстая замша не расправилась, а сохранила форму пальцев, готовых сжаться в кулак.