Джимми задумчиво покачал головой:

— Даже и не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Не думаю, что это так уж интересно. С другой стороны, вы влюблены в Калума, так что соблазнять вас в мои намерения не входит. — Тут он печально улыбнулся и отвел от нее глаза. — Помнится, Калум как-то раз мне сказал, что ему в детстве меньше всего хотелось походить на своего папашу. Я же своего боготворил.

— Значит, вы его хорошо знали? В свое время? — спросила Одетта, думая о Калуме и желая выведать у Джимми его подноготную.

Джимми, однако, продолжал говорить о своем отце.

— Джоселин был фантастическим дерьмом. Когда он уехал на Барбадос, моя мать наглоталась снотворного и запила его бутылкой лучшего отцовского бренди. Я вызвал «Скорую помощь» и, можно сказать, ее спас, хотя она, как кажется, так мне этого и не простила. Мать хотела уйти из жизни так же красиво, как это сделала Мерилин Монро, на которую она была очень похожа. Но вместо этого ей пришлось жить, мирясь с ролью брошенной жены и психички, на которую все показывают пальцами. Это было свыше ее сил, и она еще не раз повторяла попытку уйти из жизни, но всегда неудачно. Наконец ее упекли в заведение для нервных больных, где она провела несколько месяцев.

Когда мать засадили в дурдом, мы наконец-то увидели папашу. Он выписал нас к себе на Барбадос, как каких-нибудь щенков. Надо сказать, мы неплохо проводили там время — купались, пили ром, принимали участие в вечеринках, которые там бывали чуть ли не ежедневно. Там отец рассказал мне — как старшему — о своих взаимоотношениях с матерью. Он ни капельки ее не жалел. Утверждал, что она была фригидна и никогда его не любила. По его словам, он был вынужден ходить на сторону, чтобы добрать тепла и ласки, которых ему не хватало дома. Правду сказать, он не должен был мне всего этого говорить — я тогда был совсем еще несмышленышем. А ведь он даже намекал мне, что она была лесбиянка! Я, разумеется, ему поверил. Каждому его слову. Да и как могло быть иначе? Тогда он был для меня кумиром.

Джимми перевел дух и продолжил свою исповедь:

— Отец терпел наше присутствие в своем доме на Барбадосе недели две, после чего снова отослал в Англию. Там мы с Феликсом поступили в закрытую школу, а Мунго отправился жить к родственникам в Шотландию. Через некоторое время мать, вышедшая к тому времени из клиники, забрала его у родственников и увезла с собой в Штаты. Там она с тех пор и живет и из всей семьи общается с одним только Мунго.

В восемнадцать лет я получил стипендию в Оксфорде и, прежде чем приступить к учению, решил с годик попутешествовать. Денег у меня не было, но я не сомневался, что мне, здоровенному парню, не составит труда их заработать. Начать же я решил с поездки к отцу на Барбадос, тем более он всегда оплачивал мои перелеты из Лондона на острова и обратно. Но на этот раз, однако, отец оплачивать мне перелет не захотел. Он привык видеть меня на Рождество, а я хотел приехать к нему в июле. Хотя я догадывался, что мой визит может ему помешать — по моему разумению, он то ли заканчивал очередную книгу, то ли разводился с очередной женой, — я работал все лето, чтобы купить билет на самолет. Когда я наконец добрался до Барбадоса, там начался сезон бурь, и ветер был такой, что срывал с домов крыши. Приехав к отцу, я заметил, что у него на окнах закрыты все ставни — как я полагал, из-за ураганного ветра. Я вошел в дом и узнал то, что мне знать не следовало.

Отец, мертвецки пьяный, лежал на диване. Он был совершенно один, если не считать лежавшего рядом с ним на диване револьвера.

— Он что же — собирался покончить жизнь самоубийством? — затаив дыхание, спросила Одетта. По ее мнению, две попытки самоубийства в одной семье — это было уже слишком. — Выпил для храбрости и не рассчитал свои силы?

— Я тоже сначала так подумал. Но когда я, предварительно спрятав револьвер, привел отца в чувство, выяснилось, что револьвер он держал под рукой для самообороны, а вовсе не для того, чтобы застрелиться. Я узнал, что у моего отца был роман с четырнадцатилетней девочкой — дочерью одного его приятеля. Когда отец отказался признать эту связь, приятель отца попытался его убить. Между ними началась драка, и мой отец выстрелил в своего приятеля.

— Ваш отец убил человека? — От ужаса Одетта едва не выронила из рук стакан.

К ее большому удивлению, Джимми издал в ответ короткий сухой смешок.

— По счастью, отец девочки не умер. Он и ранен-то был не особенно сильно. Мой отец оказался никудышным стрелком. В местном суде состоялось слушание дела. Отец утверждал, что действовал в пределах самообороны, и был оправдан. Мой отец, прежде не принимавший в судьбе девочки никакого участия, после процесса отправил ее в Америку, оплатил ей аборт и даже заплатил за ее образование. По-моему, она сейчас журналистка. — Джимми поднял на нее полные грусти глаза. — После того, что произошло, отец ужасно изменился. Начал пить, перестал писать и сделался затворником. Кроме того, как мне кажется, им овладела мания преследования. Я провел с ним два месяца. Он был полон страха и раскаяния и чуть ли не каждый день разражался слезами.

Надо сказать, он был категорически против моего плана пуститься в странствия. Настаивал на том, чтобы я вернулся в Англию и присматривал за братьями. На этой почве мы с ним крупно поссорились. Мне, честно говоря, надоело быть старшим в семье и за все отвечать, и я прямо так ему об этом и заявил. Отец в ответ на это пообещал вычеркнуть меня из завещания. Я же сказал, что мне на это наплевать. На следующий день после ссоры, когда он, как это вошло у него в привычку, напился и заснул, я взял у него из стола пять тысяч долларов и покинул его дом. Хотя с тех пор у меня в паспорте все рябит от иностранных виз, я вновь ступил на английскую землю только три месяца назад.

— А когда вы познакомились с Калумом? — спросила Одетта.

Джимми взглянул на огонь в камине. Черные провалы теней чередовались у него на лице с малиновыми отблесками искусственного электрического пламени, придавая ему сходство с ритуальной маской.

— Когда обустроился на новом месте и вновь обрел почву под ногами. Вам хочется узнать об этом во всех подробностях?

— Ладно, об этом вы мне расскажете позже, — сказала Одетта, которая испытывала перед Джимми непонятное чувство вины. — А теперь расскажите о своем отце. Вам доводилось еще с ним встречаться?

Джимми ее ответ немало удивил. Он вскинул на нее глаза, после чего перевел взгляд на этикетку на бутылке с виски, словно пытаясь отыскать в ней ответ на вопрос: почему вдруг Одетту так заинтересовала судьба его отца — да и его собственная?

— Да, я навестил его разок — лет пять назад, — наконец сказал он. — Прилетел к нему на Рождество — как это было заведено у нас раньше. Он жил в том же самом доме и только что развелся с очередной молодой женой. Пятой по счету. К тому времени он уже начал терять человеческий облик. Каждый день пил и из-за всякой малости лез в драку. К тому же он был очень болен и регулярно лежал в больнице. Но вести здоровый образ жизни упорно отказывался и продолжал кутить. Денег ему хватало. Хотя со дня нашей последней встречи он не написал ни одного нового романа, книги его постоянно переиздавались, и он получал проценты, что обеспечивало ему вполне комфортное существование. Перед отъездом, правда, он взяд с меня слово, чтобы я, когда он умрет, похоронил его в Англии.

— Стало быть, это была ваша последняя встреча? — уточнила Одетта.

Джимми кивнул.

— А потом случилось что-то странное. Он вдруг снова начал мне писать длинные письма. Иногда он иллюстрировал их какими-то безумными карикатурами, а иногда я находил на их страницах стихи или даже поэмы. Я получал его письма регулярно раз в неделю — и так на протяжении пяти лет. Когда же очередное письмо от него не пришло, я сразу понял, что он умер. Мунго считает, что письма надо опубликовать — дескать, отец именно этого и добивался. Но Феликс думает иначе. В любом случае в его завещании об этом нет ни слова. Короче, не знаю, как поступить с этим его наследием. Зато знаю другое — если книга выйдет, все жены отца захотят получить часть гонорара, а я не намерен уступать им ни пенни. Они и так уже ведут между собой тяжбы из-за процентов с его изданий. Все, за исключением его первой жены — моей матери.