ТРАМВАЙ Трамвай приближается. Вот он Уже огибает вокзал, Уже за вторым поворотом Пропели его тормоза. А дворник вдогонку хохочет, Печальные листья метет: Куда ты торопишься, хлопче, Трамвай от тебя не уйдет! НА ПЛЯЖЕ Майского пляжа зыбкая свежесть, Плавных купальщиц цветные очки, Море дрожит, раздражает и режет Перепуганные зрачки. Что мне на этой свободе делать? Ноги поджать и майку надеть, Или свое голубое тело Прятать, синея, в холодной воде? КЕРОСИН Керосиновая бочка у ворот. Керосиновая лошадь молча ждет. Тот же самый незнакомый продавец, Снисходительный и тихий, как мертвец. Я легко поднял бидон и отошел, Муха медная повисла над ковшом. Банки, ведра и канистры не гремят, Керосиновый снотворный аромат. КАШТАН В прохладных кронах день клубился С шипеньем сельтерской воды. Каштан сорвался с высоты И возле ног остановился. В сомнении, почти болея, Стою: поднять иль не поднять… О, как он тяготит меня Бесцельной красотой своею. В ПРАЗДНИК Все дома, не о ком скучать. Не надо бодрствовать упрямо, И переглядываться с мамой На осторожный клев ключа. Ненастный день второго мая, Чай праздничный уже испит, Уходит в угол стул, хромая, И — тише, тише — папа спит. УТРО Из-за угла, издалека, Пряжкой сверкая по моде, Лебединский, Кока, К окнам моим подходит. Прячась в солнечных пятнах, Постоял и пошел обратно. В птичьем стеклянном гаме Брови серые хмурит, Не по росту большими шагами Идет и в пригоршню курит. ЛИВЕНЬ Небо с утра зарастало дремой. В сумерки стало еще тоскливей. Что-то капнуло возле дома. И внезапный отвесный ливень Шумит, потрескивая, снизу вверх, Свежий и серый, как будто пламя, Застревая в густой траве Пирамидальными тополями. Я забрался под одеяло, И не смел обратить лица В угол, где странная мягкость стояла В затененном лице отца. БОЛЕЗНЬ
Шалью прикрыли поверх одеяла, Ходят по комнате взад и вперед. Господи, Боже, — мама сказала. И я закрываю глаза, и рот Приоткрываю. И пятясь, пятясь, Плечом толкаю воздух ночной, Пока распростертые объятья Не станут с бабочку величиной. СТАРУХА Соседка, старая карга, Меня рассматривает косо, В ее груди поет орган, В зубах белеет папироса. Старуха пела за стеной, Вздыхала шумно, хлеб глотая, И смерть моя была со мной, Еще такая молодая. КОПТИЛКА Заправлена маслом коптилка, Отец потянулся и лег, И тени, ломаясь в затылке, Пригнули к столу потолок. И что-то на миг ослепило, И стало понятно на миг, Что все уже в точности было: И этот лежащий старик, И зыбкое пятнышко света, И небо с зеленой луной, И это чудовище где-то Склонялось уже надо мной. НА БУЛЬВАРЕ Ни зги, ни души на бульваре, И глиняный берег размок, Лишь капля в макушку ударит, Да щелкнет далекий замок, Да вскрикнет, капризно и звонко, Буксир, подскочив на волне. А дома все та же клеенка, Все тот же пейзаж на стене. ПЕРЕД СНОМ Из сундука, комода и дивана Достали необъятные постели. Приподнятые локти завладели Всей комнатой. Отец кричит из ванной, Качнулся абажур. И бахрома теней Растаскивает зренье по стене. Морозное стекло, и лед на раме гладкий, И мама морщит лоб, И складки, складки… У ОКНА В волнах озона кот изумленный Замер и смутно копилкой белел, Голос Шульженко темно-зеленый, Ясные струи по черной земле. Запах октавы, глубокой и чистой, С привкусом сладким далекого ада. Завтра опять ничего не случится. Ну и не надо. Ну и не надо. |
