КОМАРИК I Только головы уроним, Взявшись за руки, как встарь, Прилетает посторонний, Одиночка и кустарь. И, полоской лунной пыли Воздух нежно теребя, Нас безжалостно распилит На меня и на тебя. II Он угодил не в глаз, а в бровь, И с музыкой — в полет. И вот летает моя кровь, Летает и поет. Присядет на твою ладонь, И взмоет, укусив, В бордовое вплетая До Ликующее Си. Лети подальше от скорбей, Сквозь яблони в цвету, Покуда грузный воробей Не склюнет на лету. «Посмотри окрест ли, наверх…»
Посмотри окрест ли, наверх, — В божьем мире ни души. Только щелкают в канавах Ледяные камыши. Только волки-кривотолки Прячут желтые глаза. В новогодней темной елке Изумруд да бирюза. Затолкал в печурку плаху, И под шум внезапных крыл Справил новую рубаху, И калитку приоткрыл… «В какой-то усадьбе-музее…» В какой-то усадьбе-музее, Где мы побывали когда-то, Портреты картинно висели, Лампадками теплились даты. Смешались эпохи и стили, Стекло помутнело в пыли, И музы с плафонов спустились, И в подпол мышами ушли. Откуда же знает старуха Вся в пепле портретных жемчужин, Что дом ее все же не рухнул, И даже кому-нибудь нужен? Откуда же столько суровой Уверенности в победе В глазах у того молодого Военного в темном портрете?.. Балкон мезонина дощатый, Грибами пропахли перила, Кружила ворона, и чья-то Забытая память парила. «Крепко сидят журавлиные клинья…» Крепко сидят журавлиные клинья В памяти. Все сначала — Пятнышко света на горькой калине, Черные доски причала. Как, наглотавшись дождя или шквала, Пели. Не сразу, но пелось. И вертикально над нами вставало Гибкое озеро Пелус. Хлопало перистыми краями, Крупными звездами скалясь. На Бодунове в маленькой яме Тетерева плескались. Гагара печальная в черной шали Пока что не улетела. В мокрой деревне еще дышали Два стариковских тела. Нынче же там и зимой и летом По-человечьи дико. Лишь наливается льдистым цветом Ягода неживика… «Мой мальчик не желает танцевать…» Мой мальчик не желает танцевать. В осенней мгле ступни большие мочит, Вино лакает, голову морочит, Но только не желает танцевать. Ни краковяк ему не по нутру, И ни фанданго. Встанет поутру, После того, как прошумит полночи, Умоется, а танцевать не хочет. Я умоляю: — Ну хотя бы па, Ногой туда, ногой сюда, не сложно… Нахмурится и отвечает: — Па!.. И говорить с ним дальше невозможно. Но, слава Богу, не берет в расчет Дурного глаза и худого взгляда, А танцевать не хочет, — и не надо, Наверно, не приспичило еще. «То были хорошие дни…» То были хорошие дни. Пустырь у районной больницы, Средь пижмы и медуницы Больные торчали, как пни. И я назывался — больной. Мы солнышка ждали, как дети. Страданья, болезни и смерти Бетонной больничной стеной. В провалах, проемах, проломах Фигуры друзей и знакомых Являлись передо мной. В особенно яркие дни Сверкали колени и локти, И пуговица на кофте. Все прочее было в тени. Я сладкий жевал пирожок, И, слушая, мало что слышал: Все ждал позволения свыше Покинуть цветущий лужок. «В толще домашнего плена…» В толще домашнего плена, В гулком своем этаже Старая девочка Лена Пишет стихи о душе. Строчка за строчкой — помарка, Выдох за выдохом — стих. Что ж не приходит Тамарка… Десять окурков в горсти. Старая девочка Лена Кофе без сахара пьет, Пеплом осыпав колено, Песни блатные поет. Песни отцовского детства Давят полуденным сном… Персиком пахнет Одесса, Пеплом и кислым вином. Песня за песенкой — месса, Строчка за строчкой — душа. Лена поет «за Одессу», Как никогда, хороша. |
