«Вся кухня в бабочках ночных…» Вся кухня в бабочках ночных, Сиреневых и серых. На пыльных крылышках у них Значки нездешней веры. У той — чугунного коня Серьезная улыбка, Другая смотрит на меня Насмешливо и зыбко. Вторую ночь я не ложусь, Замучили глаголы. Вторую ночь я им кажусь Бессмысленным и голым. И вот, усевшись, кто куда, На чайник и на ступку, Они притихли, как вода, Ждут от меня поступка. А мы отвыкли поступать, Как велено природой. А мы привыкли отступать Поэмой или одой. Но, терпеливые, они, Не принимают слова. Бог знает, где проводят дни, И прилетают снова. «— Ну, где тебя носило?…» — Ну где тебя носило? — Жена меня спросила В двенадцатом часу. Конфорку погасила, Достала колбасу. Я не подал и виду. Но проглотил обиду С борщем и колбасой. Я что-то красил где-то, И ехал без билета, Расплющенный в автобусе, От холода косой. Кого-то где-то носит, В чем мама родила, Никто его не спросит, Не спросят: — Как дела? «Ирония, Хохма Израйлевна, хватит с меня…» Ирония, Хохма Израйлевна, хватит с меня Радости недопития, мудрости дули в кармане. Скрипочка с подковырочкой, над горестями труня, Не развлечет, не утешит, тем более — не обманет. Время ворчать и талдычить, и все принимать всерьез, Милости от природы медленно ждать, уважая, В зарослях простодушия какой бы не вырос курьез — Буду душою равен этому урожаю. От изящной словесности, стало быть, отрекусь, Мечтательной выпью заткнусь, прямо тут на болоте… Родственник бедной Хохмы, старый бездельник Вкус Ходит на тонких ножках и нос раздраженно воротит. УРОКИ РИСОВАНИЯ I Брошен ворохом на воду Хворост карандашных линий, И привиделась природа Семилетней Катерине. Померещилось, что вместо Желтых листьев, хлопьев белых — Бесконечное семейство Пузырьков окаменелых. Известняк шершавым боком Забелел в разгаре ночи — Слабый свет мельчайших окон, Монолит из одиночеств. Я ли в эти откровенья Не проник от А до Яти… Но звучит благословенье В хрупком знании дитяти: Неразумным, лишним словом В скучном и бесстрастном тоне, Каплей воздуха живого В чугуне или бетоне. II Каракулей беспечных серый хворост, Спокойствие в осиннике густом, Упорно продираемся сквозь хворость Жасминных и калиновых кустов. Нужна вода для глубины картины. И коронует этот грустный вид Старинный пруд в разводах темной тины, А в бочаге утопленник стоит. Подводными теченьями колышим, Он всплыл бы к отраженным берегам, И пузырьком на свежий воздух вышел, Когда бы не колосники к ногам. Была бы глубина, а тайна будет, И суть невсплывшая останется ничьей… Между стволами серебрятся люди, Дорожка из толченых кирпичей. В расплывшейся листве скопилась влага, И промокает небо, как бумага. III — Наденьте головной убор,— Вздохнула мама. Обходим оживленный двор Универсама. Хлопочет здесь толпа ворон: Зачем поля им, когда еда со всех сторон. Идем, гуляем. Идем, гуляем. В пустыри И буераки, Там лопаются пузыри, — Зимуют раки, Там что-то по ночам шуршит, Топорщит ушки, И в заморозки хороши Грибы чернушки. Там облака тусклее льда. Калитка в поле, Сад, облетевший навсегда, — Дрова, не боле. Калитка на одной петле, И ветер тихо Толкает от себя к себе, Ни вход, ни выход… За кольцевой дорогой, без Конца гудящей, Застыл великолепный лес, Как настоящий. IV В теплой маслянистой охре Пропадает первый снег. На бечевке рыба сохнет В затуманенном окне. Чем избушка та хранима, Век рассыпался, как мел. Время — это все, что мимо, Все, чего ты не сумел. Прогнила под крышей балка, Снег летит, как саранча. Где-то тявкнула собака, И бульдозер зарычал. |
