«А после дождика в сорок шестом году…» А после дождика в сорок шестом году Гуляла рыба в голубом пруду. И кто-нибудь следил за поплавком, И, голову утапливая в плечи, Гасил цигарку медленным плевком И червяка тупым ножом калечил. А я тогда был голоден и мал, И в этом ничего не понимал. Иван Иваныч, пасечник, богач, Просителей не подпускавший близко, Меня погладив, умилялся: «Бачь, Який ты холопчик» — и совал ириску. И я скакал на прутике в пыли, Покинутый, как бабушка Федора, Смотрел, как созревают помидоры, Собак боялся, лающих вдали. Ловил кузнечиков, разыскивал сверчков, Садилось солнце, становилось поздно, И лампа освещала ужин постный И долгий взгляд отца поверх очков. А рыба колебала лунный пруд. Упругая, тяжелая, большая, И кто-нибудь, сгибая длинный прут, Тащил ее, дивясь и предвкушая. Поужинав, я медленно зевал, И в щели сна теснясь и застревая, Так ни о чем и не подозревал. Да и поныне не подозреваю. «Свободно и убого…» Свободно и убого Под плинтусом у Бога Старушки разноцветные живут. Затеплятся рассветы — Они уже одеты, И пряники моченые жуют. По переулкам — «Здрасьте,» По закоулкам — «Здрасьте,» Их туфли мальчиковые снуют, И овощные лавки Дают им всякой травки, А управдомы справки им дают. И мне все интересней Их старенькие песни, И суета сегодняшнего дня. Косичками белея, Все дольше, все теплее, Значительнее смотрят на меня. БАЗАР. 1947 г. В развалинах били фонтаны роскошной сирени, Слонялись по городу пьяные толпы акаций, Мимо акаций к базарам текло населенье: Плакать, смеяться, менять, голодать и толкаться. Какие там вкусные были продукты питанья! В холмах мамалыги голодные взгляды пасли молдаване, Колеса макухи лежали, как сломанная фортуна, Мидии челюсти сжали, маляс улыбался бездумно. Торговка кушает бутерброд, держа маргарином книзу, Кто-то смотрит ей в рот, не дыша, словно идет по карнизу. Воду старик продавал в синем вспотевшем кувшине. (Где он лед доставал, не знает никто и поныне). Горб свой нес, как рюкзак, как имущество, как призванье, Садилась на этот горб бабочка с огородным названием, Легкое что-то названивая, летала над ним вприпрыжку, Когда старик поднимал холодную синюю крышку. Белая была бабочка, восхитительно несъедобная, И старику с ней, как с бабушкой, было легко и удобно. Старик водой угощал, она плясала вприсядку… Я ее позже встречал на танцевальной площадке. ОТРЕЧЬЕ Набрав паутины на плечи, Сквозь лес пробирался, и вот Набрел на деревню Отречье, В которой никто не живет. Какой ископаемой хвори Хватило на тысячу душ… Разросся целебный цикорий, Стояла великая сушь. Валялись истлевшие сети, В траве поплавок потухал… Вдруг треснуло что-то, и светел Был пламенный крик петуха. Казалось, падет наважденье, И в этот заливистый миг Начнет на крыльцо восхожденье Бесшумный веселый старик. Казалось… но в лиственной раме Краснел, лиловел, клокотал, Корявыми топал ногами Петух, наседал на кота. На новом наречье, на страшном, Лишенном корней и начал, Мешая дичайший с домашним, Проклятия хрипло кричал. А рядом, на старом погосте, Степенно, одна за одной, Как дети, пришедшие в гости, Могилы стояли стеной. И глубже поверхностной гнили, Под слоем пожухшей травы Усопшие строго хранили Остывшие печи живых. Хранили холодные печи, И ждали — вернутся вот-вот… Чудная деревня Отречье, В которой никто не живет. «Одну секунду будет больно…» Одну секунду будет больно: Прищурясь мстительно и зло, Мой друг, завистник и разбойник Меня пристукнет за углом. Я в тайны темные не лезу, Он обознался. У меня Авоська, банка майонеза, Игрушка — мирная свинья Из розового поролона… И он глядит ошеломленно И глаз отчаянных не прячет, И видит дырку на виске, И, растопырив пальцы, плачет В нечеловеческой тоске. «Стоит воскресный новый год…» Стоит воскресный новый год, Безветренный, оранжерейный. В прозрачном пламенном жиренье Его вопьет тяжелый плод. И животворный пар, как пот, Пар, оперенных ликованьем, Избавит на год от хлопот Меж молотом и наковальней. Теперь я, кажется, смогу Прибрать поспешности улики, Как мандариновые блики В январском елочному снегу. И в стекла кроткий, как мука, Стучится кто-то несекомый, Давно потерянный, искомый И неопознанный пока. |
