«Толпы домов тускнели…» Толпы домов тускнели В тумане млечном, Томясь в бессильи хмуром И бесконечном, И дождь всё падал, плача, И под ногами Стекал он по граниту В канал струями, И сырость пронизала Больное тело. Измученная жизнью, Ты вниз глядела, Где отраженья млели В воде канала, И дрожью отвращенья Ты вся дрожала. Зачем же ты стояла Перед сквозною Чугунною решёткой Над злой водою, И мутными глазами Чего искала В зеленовато-жёлтой Воде канала? «Приснилася мне женщина…» Приснилася мне женщина, Бредущая по улицам В тумане и во мгле, Увядшей и поруганной Красою ненавистная И небу, и земле. Походкою неровною По влажным плитам каменным Она без цели шла С опущенными взорами, И юбка грязью уличной Забрызгана была. Её лицо поблёклое Будило вожделение Презренное во мне, И скорбь, и сожаление Убиты были похотью, Рождённою в вине. «Я приготовился принять гостей…» Я приготовился принять гостей, Украсил я свою келейку, И вышел к воротам, и сел там на скамейку, С дороги не свожу внимательных очей, И жду, — а путь лежит печальный и пустынный, Бубенчик не гудет, колёса не гремят, Лишь вихри пыльные порою закружат, — И снова путь лежит, докучливый и длинный. «Зыблется от ветра…» Зыблется от ветра Тонкая берёза. На сердце маячит Ласковая грёза. Зайчики играют В речке против солнца. Сердце, в мир широкий Распахни оконце! «Огни в печи колеблются…» Огни в печи колеблются, — Не грезится ль огням Прекрасное, далёкое, Родное небесам? Зажглися в тучах молнии, — Не грезятся ли им Таинственные прелести, Доступные святым? Листва берёзы дрогнула, — Не грезится ли ей Раздолье несказанное Неведомых полей? «Я сказал моей невесте…»
Я сказал моей невесте: «Верь, что я до гроба твой». Но она, нахмурив брови, Покачала головой. Я спросил мою невесту: «Навсегда ли ты моя?» И она сказала грустно: «Я теперь и завтра я Неужель одна и та же? Может быть, мои мечты Через день уже увянут, Как недолгие цветы. За себя сказать не смею, — Обмануть тебя боюсь. Я люблю тебя как радость, Но навек не отдаюсь». «Опалённые долгой кручиной…» Опалённые долгой кручиной, Улыбнуться не могут уста, И напрасен напев соловьиный, И весенних цветов красота. Я печальные песни слагаю, Безобразные раны тая, И ответ безмятежному маю, — Не улыбка, а грёза моя. «Чем бы и как бы меня ни унизили…» Чем бы и как бы меня ни унизили, Что мне людские покоры и смех! К странным и тайным утехам приблизили Сердце моё наслажденье и грех. Пусть пред моею убогою хижиной Сильных и гордых проходят пути, — Счастлив я, бедный и миром униженный, Некуда мне мою радость нести. «Великой мукой крестной…» Великой мукой крестной Томился Царь Небесный, Струилась кровь из ран, И на Христовы очи, Предвестник смертной ночи, Всходил густой туман. Архистратиг великий, Незрим толпою дикой, Предстал Царю царей, И ужасом томимы Слетелись серафимы С мечами из огней. «Христос, довольно муки, — На ангельские руки Уйди от смертной тьмы, Скажи, чтобы с мечами И с грозными очами Толпе предстали мы, Чтоб творческая сила Пленила, устрашила, Блуждающих во мгле, И царство благодати Трудами нашей рати Воздвиглось на земле». Сказал ему Спаситель: «Не ты судеб решитель, Напрасно ты спешил. Насилия не надо, — Любовь и в безднах ада Сильней небесных сил. Одна неправда — тленна. Бессмертна, неизменна, Как истина, любовь. Пред ней трепещет злоба, — Из мёртвой сени гроба Она восстанет вновь». |
