1893 ВСЕ СВЯТЫЕ Перевод И. Гуровой Вот собралась благочестиво Вся братия монастыря. Поют стихи из псалтыря. Их помыслы чисты на диво, Их не смутят мирские страхи. Сегодня праздник Всех святых, Велит обычай пить за них — Ему покорствуют монахи. Причастие дает сегодня Паисий-старец. Чтя закон, Дно бочки вышибает он — В ней багровеет кровь господня. А дьякон важно и сурово Читает святцы — все подряд. И кружками отцы гремят За здравье каждого святого. «Спаси, господь… — буль-буль… — Адама… — Буль… — Сифа…» Мученикам честь Воздали, сколько в святцах есть, Потом — святым родного храма. Льют из бочонка, не жалея, И за Петра, и за Христа, За татя с правого креста, За мученика Фалалея. Луку и Павла поминают, За прочих праведников пьют. Едва по новой разольют — Еще святого подбирают. Смиренно пьют — и не устанут. Не обижая никого, Не выпьют две за одного И пить одну за двух не станут. Вот святцы наконец закрыты. Другая книга внесена. В ней тоже ищут имена. Найдут — и кружки вновь налиты. Запас святых все иссякает, Да и в бочонке близко дно. Уж нет святых. Но есть вино. Пить без святых? Не подобает! Где ж выход в этом затрудненье? Но вдруг Паисий застонал И у бочонка мертвым пал. Вскочила братия в смятенье. «Стой, братцы! — Кир промолвил слово, — Святые надобны для вас? Налейте же в последний раз; Пьем за Паисия святого!» 1893 РЕКРУТ Перевод С. Шервинского Попросить тебя хочу… Призван я, — так поневоле Сердце падает. Тоскую. Жаль не вас, а жаль милую, — Чуть от боли Не кричу… Кто рожден в недобрый час, У того и доля злая. Мы по матери — два брата. Охраняй же девку свято, Соблюдая Пуще глаз. Хору не пускай плясать С незнакомыми, с чужими. Будь при ней — но знай одно лишь: Берегись, коли позволишь Ей с другими Танцевать! Ну, с тобою иногда Пусть попляшет, как сестрица… К ней, смотри, не жмись, не балуй, — А не то плясать, пожалуй, Застыдится Навсегда. Нет, и пальцем не задень! Обнимать не суйся, значит: Обомрет, и не для виду Затаит в себе обиду, И проплачет Целый день. У колодца с ней, смотри, Не болтай, дай лучше крюку, Проходи своей дорогой, Не дурачься с девкой строгой, Ручку в руку Не бери. Есть ли девушка смирней! Поцелуешь — будто рада, Приласкаешь — равнодушна, Говорит с тобой послушно, — Все ж не надо Верить ей… Обоймешь ее разок — Скажет: больно!.. Понимаешь: Я и сам вдвоем с подругой Сжать боюсь ей стан упругий, — Вдруг сломаешь. Как цветок? А случится повстречать, Лучше вид прими угрюмый, Отойди, — блюди обычай… Ты не слушай вздор девичий Да не вздумай Провожать! Нрав у матери сердит… Как начнет — трясутся ноги! Дочку с парнем коль приметит, Кулаком, пожалуй, встретит, На пороге Разбранит! В оба-два за ней гляди. Заходи к ним, да частенько, Знай, что в доме происходит, — Особливо кто приходит, Хорошенько Проследи! Девка — горе ты мое! Белокура, в полной силе, Высока, стройна собою,— Видно, велено судьбою, Чтоб любили Все ее! Если ж в дом моей любви Гость войдет, не будь тетеря, — Улучи, браток, минутку, С ним схватись, как будто в шутку, И, как зверя, Удави! Все возьму я на себя, Мне на совесть грех твой ляжет. Суд меня пускай засудит, А тебе беды не будет, Бог накажет Не тебя. Да, она должна любить Лишь меня, по мне тоскуя. Но коль что случится с нею, Берегись, не пожалею; Ведь могу я И убить! 1893 СМЕРТЬ ФУЛДЖЕРА [73] Перевод Н. Стефановича Гонец летит, разгорячен. Узда в зубах. Без шапки он. Неудержим, неотвратим, Все заслонил собой одним,— И только карканье над ним И крик ворон. То королю везет ответ Он с поля боя, с поля бед… Его одеждою сырой Прикрыт поверженный герой. Беде, что он везет с собой, — Пределов нет! То мертвый Фулджер. Он врагом На берегу убит чужом. Его одежда не одно Хранит кровавое пятно, — Так много ран нанесено Стальным копьем. Отец несчастный! Наповал Сражает горя грозный шквал, И рвется сердце на куски… Он замер, стиснув кулаки, — Как будто разум от тоски Вдруг потерял. Как может быть убитым тот, Кто рвался вверх, летел вперед, Чьи руки сильные могли б Схватить и молнии изгиб? Ведь если храбрый так погиб, Что ж трусов ждет? К чему теперь весь мир земной? Свое лицо, о солнце, скрой! Ты завтра утром не взойдешь. Он был горяч, он был хорош, Он на тебя был так похож, Как сын родной. Мать безутешна. Плач и стон. Как дух ее опустошен! На сердце горе, как свинец… Погибло все, всему конец! Ее отчаяньем дворец Весь потрясен. Какой изнеможенный вид! Взор потускневший не горит. Темнеют впавшие виски… И рвет от боли и тоски Свою одежду на куски, В слезах твердит: «О, я несчастная! Кого ж Теперь мне ждать все ночи сплошь, Не засыпая, чтобы в срок Услышать топот конских ног? Ведь никогда на мой порог Ты не взойдешь! Но нет, тебя я не отдам, — В могиле места хватит нам, Ты оставлять теперь не смей Отца и матери своей, — Возьми и нас туда скорей, Где скрылся сам!» Но силы нет, — не может мать Над сыном вьюгой прорыдать. Вот опускают сына в гроб… Не плач здесь нужен, а потоп! Где взять ей пламя, что зажгло б Его опять? А ты, что вечно рвался в бой, Нашел безвременный покой. Тебе не слышен трубный звон И шелест дружеских знамен, Непобедимый побежден Могильной тьмой. Быть может, пенье панихид Тебя утешит, облегчит? В путь не пойдешь без калача. В ладони — грош взамен меча, В другой — унылая свеча… А где же щит? Ты озаришь себе свечой Тропинки в вечности пустой. Тебе за гробом нужен грош — Ты реку с ним переплывешь. Проголодаешься, — так что ж? Калач с тобой. Оружье, нужное в бою, В гробницу сложено твою. И задрожит небес покров Под тяжестью твоих шагов. Пред богом ты предстать готов В его раю. И будет ангельская рать, Тебя увидев, трепетать, Не поднимая робких глаз. И даже солнце, изумясь, Назад помчится в первый раз — К востоку, вспять! Сегодня в трауре земля. И много движется, пыля, Сюда людей со всех сторон. Настало время похорон. Сегодня будет погребен Сын короля. И духовенства целый строй Кадит, молясь «за упокой». Звон погребальный. Ектенья. Бойцы. Родные. Храп коня. Проходит, головы склоня, Народ простой. А мать несчастная — она, Как будто пробудясь от сна, К могиле бросилась: «Зачем Его хотят зарыть совсем? Теперь он холоден и нем, А я — одна! Летает сокол без следа. След рыбы не хранит вода, Будь выше всех великих скал, Иль будь, как карлик, слаб и мал, — Умрешь, как всякий умирал, Везде, всегда. Кто б ни был ты — что пользы в том? Все — только тень и дым кругом. Живи в богатстве, в нищете — Равно исчезнешь в пустоте; Сегодня — эти, завтра — те… Ведь все умрем! Я — с сыном. Пусть он погребен… Где бог, где правда и закон? Бог посылает нам беду, — В нем зависть родила вражду, Я в нем защиты не найду — Язычник он! Я не склонюсь теперь пред ним. Уходят все путем одним: Умрет и грешник и герой. Никто не дьявол, не святой. Любовь и вера — сон пустой, А жизнь — лишь дым!» Из сердца речь ее рвалась. И каждый, в ужасе крестясь, Ее безумный слушал крик. Но вдруг предстал пред ней старик, И прямо в душу взор проник Спокойных глаз. То был мудрец. Казалось, он Был в столб священный превращен, Чтоб возвышаться сотни лет. Ровесник мира, мудр и сед, Как время стар, он жил, как след Иных времен. Глаза смотрели все теплей Из-под седых его бровей. На длинном посохе рука. Он молвил: «Внучка! Велика Твоя жестокая тоска, Но слез не лей. Рыданьем надрывая грудь, Поможешь ли чему-нибудь? Все это видеть нам легко ль? Твой плач умножил нашу боль. Подать совет тебе позволь: Спокойней будь. Вот солнце, небо обагрив, Уйдет за край лесов и нив. Мы не заплачем, а пойдем Своей тропой, своим путем. Твой сын ушел, оставил дом, Но знай: он жив! Кому теперь поведать мне О незабвенной старине? Я силу пробовал свою С могучим Волбуре в бою, С Кривэцем в сумрачном краю, В его стране. Вот были люди — слава им! Но все ушли путем одним… Им все исполнить удалось, И просто умерли, без слез, И ни один не произнес, Что жизнь — лишь дым! Не схожи дымные клубы С суровостью людской судьбы. Я не боялся, не боюсь Того, что жизнь — тяжелый груз. Всем завладеть желал бы трус — Но без борьбы. Твердит, что жизнь кончать пора б, Лишь подлый трус и жалкий раб. А тот, кто честен и горяч, — Живет, не помня неудач. Лишь сумасшедшим нужен плач, Лишь тем, кто слаб. Перед тобою жизни путь, И ты о смерти позабудь, Существовали короли, Что изменяли строй земли, — И тоже умерли, ушли… Не в этом суть! Но знаю я одно, и вот Сказать о том настал черед: Ты в жизнь грядущую поверь, Тогда утихнет боль потерь. Все, что незыблемо теперь, Как сон пройдет. Ты с правдой вечной сохранить Должна связующую нить, — Людей животворит она… И пусть порою жизнь трудна — Запомни: жизнь тебе дана — И надо жить!» Она затихла, а потом Остановила взгляд на нем, Не слыша, что он говорит. Быть может, гроб уже закрыт… Все принимало странный вид: Все было сном. И слез не стало. Тишь и мгла. Толпились люди без числа — Мужчины, женщины вокруг… И охватил ее испуг: Понять хотела что-то вдруг — И не могла. Смешная мысль! Все решено… Зачем же здесь людей полно? Зачем куда-то смотрят вниз? «Над ямой вырытой сошлись Все сумасшедшие — вглядись! О, как смешно!» Рыдали в лад колокола — В их звоне жалоба была. Стучал по крышке гробовой За комом ком земли сырой, И песнь возникла над землей, Как луч светла. «Оставь вопросы, — знай одно: На них ответить не дано. Страшись идти наперерез… Своих ветвей не помнит лес, Не знает жизнь, что я исчез, — Ей все равно!» вернуться Смерть Фулджера— третья, наиболее значительная поэма из задуманного Кошбуком национального эпоса, воссоздает трагический обряд похорон. |
