— Кроме? — спросил монарх.
— Кроме…
И, не найдя в себе сил произнести роковые слова: «…как подать в отставку и удалиться на покой», — премьер расплакался, как старая баба.
Итак, дни политики грабежа, убийств и скандальных афер сочтены. На этот раз не может быть и речи о частичной реорганизации кабинета, не помогут заплаты, которые так любит премьер. Всему кабинету грозит полный провал!»
— Браво, Каракуди! — воскликнул я радостно. — Вы умнее, чем я думал! Это настоящая находка для «Ярости нации»! Но позвольте вам сказать, что теперь-то мне известен…
— Что вам известно?..
— Источник вашей информации… Я все узнал…
— Да ну?
— Хотите пари?
— На что угодно.
— Обед у Йордане. Согласны?
— Согласен, — отвечает Каракуди, не сомневаясь в победе.
— Сказать вам откуда?
— Откуда?
— Подойдите поближе…
Беру его за руку и тихонько вталкиваю к себе в кабинет. Закрываю дверь тщательнее, чем король, когда он хочет остаться наедине с премьером, смотрю репортеру прямо в глаза и говорю:
— Из парка Чиш-ми-джиу!
Каракуди бледнеет еще сильнее, чем премьер и его информации. Но… я крепко жму ему руку и говорю:
— Это ничего не значит!.. Я очень доволен вашей работой… Без нее «Ярости» грош цена со всеми ее статьями и фельетонами. Пошли обедать!
Пообедали мы на славу. Каракуди был в восторге.
— Слушайте, дружище, — сказал я ему за десертом, после того как описал со всеми подробностями его утренний маршрут, — слушайте, когда хорошая погода, как сегодня, все это понятно; но что вы делаете в ненастные дни?
— В ненастные дни?.. Сижу дома.
— Выпьем еще по одной! Я плачу.
Мы рассмеялись. Расплатились — он за обед, я за остальное — и вернулись в редакцию навеселе.
— Три часа дня!.. Каракуди, бегите за информацией. Только, смотрите, покрепче.
— Сию минуту! — отвечает мой бравый репортер и отправляется к королевскому дворцу.
Я остаюсь в прохладном кабинете редакции и начинаю писать передовицу. «О чем думает король?..» О чем это может думать король?..
Обмакиваю перо в чернильницу и, наклонившись над столом, думаю… думаю…
Какой прекрасный день! Как хорошо, наверное, сейчас в парке Чишмиджиу под ясным осенним небом… Какая тишина!.. И перед глазами мелькают увядшие листья, которые срываются с деревьев и медленно падают на землю, описывая в воздухе широкие круги… и как будто снова слышится издали крик лебедей…
Молодец Каракуди! Прямо американская хватка, далеко пойдет!
Но о чем все-таки думает король?..
1899
ХАЙ ЛАЙФ [106]
Перевод И. Константиновского
Эдгар Бостандаки — молодой человек, занимающий в классической гимназии, недавно основанной в его родном городе, должность младшего преподавателя музыки, рисования, гимнастики, фехтования и религии. Пока гимназия имеет лишь один класс и содержится на средства города, но есть надежда, что в будущем году откроются еще три класса и она перейдет на иждивение государства. Несмотря на большую нагрузку, связанную с преподаванием пяти столь важных предметов, молодой Бостандаки все же находит время для посещения местного избранного общества, где он слывет истинным джентльменом. В самом деле, Эдгар имеет несомненный успех в салонах Тыргу-Маре. По-французски он говорит с детства и прекрасно разбирается во всех тонкостях моды, так что к нему частенько обращаются за консультациями по этим вопросам. Но профессия хроникера хай лайф не легка, потому что ему приходится писать о дамах, а дамы, как известно, весьма привередливы и капризны. Скажешь что-нибудь хорошее про одну, тотчас обидится другая; писать дурное тоже нельзя — это бы значило прослыть негалантным; описывать несколько подробнее, чем положено, одну — немедленно возникнут подозрения и пересуды; забудешь кого-нибудь упомянуть — тотчас вызовешь гнев и раздражение… Особенно все это неизбежно в таком ограниченном, избранном обществе, как общество Тыргу-Маре, где хроникеру хай лайф следует быть вдвойне осторожным. Тяжелая профессия, ничего не скажешь! Но молодой Бостандаки, остроумный малый, с изысканным воспитанием, казалось, был для нее рожден. И его хроники из жизни высшего общества Тыргу-Маре регулярно печатались в ежедневной газете ближайшего крупного провинциального города.
— Ладно! — может сказать читатель. — Но ведь светский репортер — человек, и — особенно если он молод — у него, несомненно, имеются свои склонности, симпатии и антипатии. Он сидит в углу салона с записной книжкой в руках и внимательно приглядывается ко всему; в вихре вальсирующих пар глаза его, наверное, различают несколько фигур, которые покажутся ему грациознее, а среди них ту, что очаровательнее всех остальных.
— Ну да, разумеется, — отвечу я. — Но светский хроникер должен уметь преодолевать свои симпатии и быть совершенно объективным. А далеко не каждый сумел бы это сделать так, как Туртурел [107].
— Какой Туртурел?
— Эдгар Бостандаки… Туртурел — это ласкательное имя, которым звали его в детстве маменька, папенька и старшие сестры… Туртурел — не правда ли, это отлично звучит? Во всяком случае, именно этим, довольно прозрачным псевдонимом подписывает Эдгар свои светские корреспонденции.
И все же, несмотря на свою корректность, бесстрастие и галантность, он допустил однажды ошибку в своей «светской записной книжке».
По инициативе комитета, состоящего из дам высшего общества Тыргу-Маре, в салонах Королевской гостиницы состоялся «большой филантропический бал, половина доходов которого должна была пойти на нужды страждущего человечества, а другая половина — на увеличение бюджетных фондов местной классической гимназии до ее перехода на иждивение государства». Майор предоставил для бала полковой оркестр, специально прибывший из резиденции префектуры.
Бал удался на славу. Он был отнюдь не хуже любого бала в уездном городе. Памятуя о благородных целях этого предприятия, местные дамы превзошли в туалетах самих себя. Отлично были представлены также военные мундиры и даже фраки, хотя в последних были лишь субпрефект, примарь и Туртурел. Остальные мужчины явились в сюртуках, а некоторые даже в коротких пиджаках. Гостей принимали дамы из комитета во главе со своей председательницей, госпожой Атенаисой Григорашко, женой субпрефекта. Веселье продолжалось до семи часов утра, когда рассвет коснулся розовыми пальцами дверей горизонта и, потушив своим светом керосиновые лампы, напомнил наконец неутомимым танцорам, что, увы, настала пора расставаться.
На другой день господин Туртурел отправил почтой свою корреспонденцию под рубрикой «Светская записная книжка», сопроводив ее запиской: «Прошу выслать, как всегда, пятьдесят экземпляров газеты по моему адресу». А вечером наш светский репортер, состоявший также секретарем дамского комитета, огласил в присутствии его членов отчет о материальных результатах филантропического предприятия. Здесь излишне приводить весь текст этого сугубо официального документа. Ограничимся выводами: «Валовой доход бала — 575 лей; расходы — 368 лей; чистый доход — 207 лей; 103 леи 50 бань ассигновано на увеличение бюджетных фондов местной гимназии; 103 леи 50 бань — на нужды страждущего человечества».
После того как господин Эдгар Бостандаки поблагодарил дам от имени местной гимназии, а господин примарь — от имени страждущего человечества, собрание было объявлено закрытым и присутствующие уселись за карточные столы.
Еще через два дня прибыли долгожданные экземпляры газеты «Голос зубра», в которой была напечатана корреспонденция господина Туртурела под заголовком: «Как у нас развлекаются».
«В субботу вечером состоялся наконец блестящий благотворительный бал, организованный комитетом под председательством грациозной мадам Атенаисы Григорашко, урожденной Пержою…
