— Как это не были?.. — нетерпеливо вмешалась старуха. — А трое свинопасов, которые столько выпили и ничего не заплатили?

У Гицэ так и дрогнуло сердце. И хотя он очень любил свою тещу, но сейчас готов был заткнуть ей рот.

— Женщины примечают лучше, да у них и дела поменьше, — сказал он, овладев собой.

— А не заплатили они потому, — заявил Ликэ, снова прикусив усы, — что знали: я приеду и расплачусь за них.

С этими словами он слез с коня и сделал знак Гицэ следовать за ним, чтобы рассчитаться.

«А старая-то поумнее меня», — подумал корчмарь и охотно пошел за приезжим.

— Старуха могла бы и попридержать язык, — заметил Ликэ, оставшись с Гицэ один на один. — Скажи, ты меня знаешь?

— Нет, — ответил Гицэ, весь похолодев.

— Так вот. Меня зовут Ликэ Сэмэдэу. Многое про меня болтают, и кое-что правда, а кое-что вздор. Как видишь, разъезжаю я среди бела дня по дорогам, и никто мне не мешает. Бываю я и в городе, беседую там с господами. Что я сделал, то сделал. Нечего об этом и говорить; но сделал так, что все равно никто ничего не узнает, сколько бы ни ломал голову. Поэтому-то я и отвечаю за двадцать три свиных стада. Понял? И не в том дело, что я могу оплатить все убытки, понесенные за год. Главное, никто не посмеет у меня ничего украсть, и помилуй бог того, кого я вздумаю заподозрить. Ты меня хорошо понял?.. Мне важно знать, кто ходит здесь по дорогам, кто останавливается, что говорит и что делает. И никому, кроме меня, это не должно быть известно. Ну, думаю, теперь мы поняли друг друга?

Гицэ многое хотелось бы ответить на это, но Ликэ резко повернулся на каблуках, и пока корчмарь собирался с мыслями — он уже давал коню шпоры.

— Очень порядочный человек… — проговорила старуха, глядя ему вслед. — Кто это такой?

— Ликэ Сэмэдэу, — ответил Гицэ.

— Ликэ Сэмэдэу?.. — воскликнула Ана. — Чего только не говорят про него!

— Таковы уж люди, — проговорил Гицэ. — Никому не верь, пока не убедишься собственными глазами.

Гицэ и сам не знал: сказал ли он это с досады или только из желания скрыть от жены овладевшие им мрачные мысли.

— Может, оно и так… — прибавила Ана. — А все-таки лицо у него какое-то страшное…

— Э-э… Это тебе так кажется, — проговорил Гицэ. — Ведь и у него бывают свои неприятности.

— Людей на свете много, и все они разные, — говорил на следующий день корчмарь, поглядывая то на жену, то на тещу. — Вот, например, человек задумал что-то купить. Ну хотя бы этот самый Ликэ Сэмэдэу, который отправился посмотреть лес. Дело это касается его одного; и кто знает, не причиним ли мы ему убытки, не рассердим ли его, если проболтаемся, что он был здесь. Он поехал торговать лес, а вдруг вслед за ним появится другой, желающий купить тот же лес, и я ему скажу, что проезжал Ликэ… Тогда второй покупатель поспешит, приедет на место раньше и, может быть, испортит всю куплю-продажу. Поняли?

— Что верно, то верно, — согласилась старуха.

— Или приедет человек, у которого тоже есть продажный лес, и он ищет Ликэ, чтобы договориться. Если я ему скажу, что проезжал Ликэ, то это, может, принесет пользу им обоим, но зато повредит человеку, к которому поехал Сэмэдэу. А я не хочу никому приносить ни вреда, ни пользы.

— Правда твоя, — снова подтвердила старуха. — Ведь мы здесь вовсе не затем, чтобы сообщать путникам о всех приезжающих и отъезжающих.

— Мы здесь ничего не знаем и занимаемся только своими делами, — коротко и решительно заключил Гицэ.

С тех пор корчмарь, жена и теща не вспоминали о проезжих, и все шло обычным порядком.

Но, не откладывая на другой день, Гицэ отправился в Арад, купил там себе два пистолета и нанял второго слугу, Марца, высокого, как ель, венгра. Еще через несколько дней он съездил в Фундурени и привез оттуда двух лохматых щенят. В доме уже была одна собака, но она обленилась, легко привыкала к людям и ни на кого не лаяла.

Гицэ посадил щенят на цепь и спускал их только тогда, когда в корчме не было посторонних; потом он выпускал свиней и натравливал на них щенят. Сердце играло в нем, когда он смотрел, как щенята набрасываются на свиней и раздирают им в кровь уши. Стараясь приучить собак к травле, он так увлекся этой забавой, что даже с каким-то нетерпением ждал тех дней, когда корчма пустовала и можно было целыми часами возиться со щенятами.

Ана же, напротив, не переносила этих собак и особенно сердилась, когда старуха заявляла, что хорошо держать их при доме: человеку спокойнее спится, если его сон охраняют добрые псы. Это было так. Но все же Ана чувствовала, что с некоторого времени муж ее изменился, и ей даже казалось, что с тех пор как он завел щенят, стал меньше обращать внимания на нее и детей.

Человек трудолюбивый и старательный, Гицэ всегда был спокоен и задумчив, но радовался, когда Ана была весела. Теперь же он ходил угрюмый, сердился из-за пустяков, не улыбался, как бывало, а разражался пугающе громким хохотом. Если же ему случалось подурачиться с Аной, то он легко выходил из себя и, забавляясь с ней, оставлял у нее на руках синяки.

Не раз хотелось Ане спросить у него: «Гицэ, что с тобой?» — но она уже не решалась, как прежде, откровенно обращаться к нему, боясь, что он может прийти в ярость, чего с ним раньше никогда не бывало.

Так подошла осень.

Однажды, в четверг, когда площадка перед корчмой была полна народу, прибыло стадо больших, красивых, как на подбор, свиней. Один из погонщиков, паренек лет семнадцати, вошел в корчму и спросил Гицэ.

— Привет от Ликэ Сэмэдэу! — сказал он смело. — Наказывал, чтобы ты нас напоил и накормил. Вслед за нашими стадами пригонят другие, так он велел тебе выбрать и оставить себе пять свиней по твоему вкусу.

— Хорошо платит Ликэ! — заметил один из путников.

— Есть из чего!.. — добавил другой.

— Еще бы!.. — вмешался третий. — Стад у него много, свинопасам на еду и питье хватит.

Гицэ нахмурился. Слова погонщика и проезжих как будто нарочно были сказаны для того, чтобы вывести его из терпения. Он понимал, что не принять свиней — значит, испортить отношения с Ликэ, а взять их — у всех на глазах — он не мог.

— Ладно, — сказал он, — стараясь казаться спокойным. — Я договорюсь с Ликэ. Ешьте и пейте, а деньги — моя забота.

Когда парень вышел, Гицэ, обратившись к проезжим, добавил:

— Откуда я знаю, на сколько съедят его люди? Я хочу, чтобы расчет у меня был точный.

— Правильно, — согласились они.

— Послушай, Гицэ, почему ты не взял свиней? — спросила его вечером теща.

— А что мне с ними делать? — ответил он почти сердито.

— Резать… продавать, откармливать… Бери их, Гицэ, иначе совсем ничего не получишь. Были бы у Ликэ деньги — не платил бы он свиньями. Надо брать, что дают, ведь никто не может дать того, чего у него нет. Человек он честный и платит тебе по-честному. Зачем же сердить его без толку? Бери, пока дает, неизвестно, что будет завтра.

— Ничего, пригонят и другие стада, — пробормотал сквозь зубы Гицэ. — Подумаю, посмотрю, сколько потрачу на его людей.

— Пусть вразумит тебя бог!

Гицэ и сам был не прочь, чтобы бог вразумил его хорошей мыслью… Он был в полной нерешительности, не зная, на чем остановиться.

Мимо корчмы одно за другим проходили стада. Не успеет пройти одно, как на его место появляется другое. Так и двигались они сплошным потоком, и Гицэ всех спрашивал: сколько же их еще осталось? По мере того как стада проходили, им все сильнее овладевало желание задержать для себя обещанные ему пять штук свиней.

— Ликэ сказал, чтобы я оставил себе пять свиней, — сказал он наконец одному из погонщиков.

— Мы ничего не знаем, — ответил тот.

А другой прибавил как бы в шутку:

— Мы платим вперед или уж совсем не платим.

Немного позже приехал и Ликэ. Не слезая с коня, он спросил себе стакан вина, осведомился о стадах, распрощался и поехал дальше. А Гицэ остался стоять как потерянный, чувствуя, что прогадал. Человек он был неглупый и понимал, что происходит. Никто не смог бы жить здесь, на Счастливой мельнице, против воли Ликэ. Кроме арендатора и властей, существовал еще и Сэмэдэу, который держал в руках все дороги. Что толку в том, что у тебя договор с арендатором и что ты ладишь с властями? Для того чтобы удержаться на Счастливой мельнице, нужно еще подчиняться Ликэ.