— Я никогда не причиню тебе вреда, — возразил он.

   Я покачала головой и отстранилась от Шолто. Секунду он пытался меня удержать, потом отпустил. То, что я собиралась говорить, надо было говорить самостоятельно.

   — Не причинишь вреда мне лично, верю, но если ты так поступишь с Галеном, ты лишишь меня мужа и моего ребенка — отца. И это наверняка причинит мне вред, Баринтус. Конечно, ты это понимаешь?

   Лицо у него снова стало прекрасной непроницаемой маской.

   — Не понимаешь? — спросила я, чувствуя, как побежала по спине холодная струйка страха.

   — Мы бы превратили твой двор в силу, которую станут бояться, Мередит.

   — А зачем нужно, чтобы нас боялись?

   — За правителем следуют либо из любви, либо из страха, Мередит.

   — Хватит с меня этого макиавеллизма.

   — Я не понимаю значения этого слова.

   Я мотнула головой:

   — Я не понимаю значения всего того, что ты натворил за последний час, зато точно знаю — если ты причинишь вред кому-то из моего окружения, если обречешь кого-то на такую жуткую участь, я тебя изгоню. А если кто-то пропадет, не оставив следа, я решу, что ты выполнил угрозу, и тогда тебе придется либо отпустить пленника, либо…

   — Либо что?

   — Либо ты умрешь, Баринтус. Или ты умрешь, или мы никогда не будем чувствовать себя в безопасности, особенно здесь, на берегах Западного моря. Ты слишком могущественный враг.

   — Так что, Дойл по-прежнему Мрак Королевы, по-прежнему убивает по приказу, как хорошо вышколенная собака?

   — Нет, Баринтус, я это сделаю своими руками.

   — Ты не сможешь победить меня, Мередит, — сказал он, но тише.

   — Я полностью владею руками плоти и крови, Баринтус. Даже мой отец не обладал полной силой руки плоти, а Кел— руки крови, но я владею и тем и другим. Так я убила Кела.

   — Ты не поступишь так со мной, Мередит.

   — Несколько минут назад я была уверена, что ты никогда не станешь угрожать тому, кого я люблю. Я ошибалась; не ошибись и ты.

   Мы мерялись взглядами через пустой пол; мир словно исчез, остались лишь мы вдвоем. Я встретила его взгляд, показывая, что говорю с полной уверенностью, что выполню все, о чем сказала.

   Наконец он кивнул:

   — Я вижу свою смерть в твоих глазах, Мередит.

   — Я сердцем чую твою смерть, — отозвалась я. Это выражение означало, что его смерть порадует мое сердце — или по крайней мере не огорчит.

   — И мне нельзя вызвать на поединок того, кто меня оскорбил? Ты снова сделаешь из меня евнуха, хоть и не в том смысле, что Андаис?

   — Ты вправе защищать свою честь, но дуэль не должна кончаться смертью или увечьями — я не хочу терять своих телохранителей.

   — Ты мало оставляешь мне возможностей для защиты чести, Мередит.

   — Возможно, но я беспокоюсь не о твоей чести, а о своей.

   — О чем ты говоришь? Я ничем не задел твою честь, только честь этого отродья пикси.

   — Во-первых, не зови его так. Во-вторых, здесь правлю я. Главный голос здесь мой. Я была венчана на царство страной и Богиней, а не ты. — Я говорила тихо и спокойно, тщательно выбирая слова. Нельзя было позволить себе сорваться, нужно было сохранять самообладание. — Напав на моего консорта, отца моего ребенка, у меня на глазах, ты показал, что не испытываешь уважения ко мне как правителю.

   — Если бы ты приняла предложенную тебе корону, я бы уважал выбор Богини.

   — Это она предоставила мне выбор, Баринтус, и я верю, что она так не поступила бы, будь этот выбор плох.

   — Богиня всегда дает нам самим выбрать себе погибель, Мередит. Безусловно, ты это знаешь.

   — Если, спасая Холода, я выбрала погибель, значит, я выбрала именно это, и ты волен либо уважать мой выбор, либо уйти и не попадаться мне на глаза.

   — Ты меня изгоняешь?

   — Я могу отослать тебя обратно к Андаис. По слухам, после нашего отъезда она впала в кровавое безумие. Горе из-за смерти единственного ребенка она топит в крови собственных подданных.

   — Ты знаешь, что она творит? — с явным изумлением спросил он.

   — У нас остались уши при ее дворе, — сказал Дойл.

   — Тогда почему ты стоишь здесь, Мрак, а не делаешь все возможное, чтобы вернуть нам полную силу и остановить уничтожение нашего народа?

   — Она еще никого не убила, — заметил Дойл.

   — То, что она с ними творит, хуже смерти.

   — Они могут перейти к нам, — сказала я.

   — Если ты поможешь нам вернуть силу, мы поедем туда и освободим пленников из темниц.

   — Чтобы спасти ее пленников, нам придется убить ее саму.

   — Но ты же освободила меня и всех прочих узников Зала Смертности, когда в последний раз покидала страну фейри.

   — Вообще-то, нет, — сообщила я. — Это Гален. Его магия освободила и тебя, и всех остальных.

   — Ты это говоришь, чтобы я смягчился к нему.

   — Я это говорю, потому что это правда.

   Он повернулся к Галену — тот смотрел на него. Холод стоял на шаг позади Галена, лицо — надменная маска, как всегда, когда он не хотел выдавать свои мысли. Дойл посторонился, не мешая Галену и Баринтусу видеть друг друга, но отошел недалеко. Иви, Бри и Шаред стояли рядом, но не слишком близко друг к другу, чтобы в случае чего легко выхватить оружие. Мне припомнились слова Баринтуса об оставленном мной вакууме власти, и о том, что стражницы в пляжном доме тянутся к нему, потому что я ими пренебрегаю и как будто не доверяю женщинам вообще. На миг я задумалась, на чью сторону они встанут — на мою или Баринтуса.

   — Это твоя магия покрыла Зал Смертности цветами и листьями? — удивленно спросил Баринтус.

   Гален молча кивнул.

   — Значит, я обязан тебе своей свободой.

   Гален снова кивнул. Молчаливость была не в его привычках. Мне не понравилось, что он молчит — значит, боится, что скажет нечто совсем неподходящее.

   В другую дверь вошел Рис. Окинув нас взглядом, он сказал:

   — Я уходил посмотреть, что там за шум. Оказалось, Джереми. Он ждет нас как можно скорее, если мы едем. Мы едем?

   — Едем, — кивнула я и повернулась к Шаред. — Мне говорили, что ты достаточно владеешь гламором, чтобы спрятаться в чистом поле.

   Она на миг опешила, потом кивнула и даже поклонилась.

   — Это так.

   — Значит, ты, Гален, Рис и Шолто идете со мной. Нам надо походить на людей, чтобы на нас снова не набросились журналисты.

   Говорила я очень уверенно. Пусть в животе у меня все еще было завязано узлом, но внешне это не проявлялось — это и значит находиться у власти. Свой страх держишь при себе.

   Я подошла к Хафвин и Догмеле; Догмела перестала плакать, но еще была бледна и слегка дрожала. Я села на диван рядом с ней, но так, чтобы не дотронуться до нее. Ей, наверное, на сегодня хватило прикосновений.

   — Мне сказали, что у тебя гламора тоже хватило бы, но ты лучше останься сегодня дома, отдохни.

   — Пожалуйста, позволь мне пойти. Я хочу быть тебе полезной.

   Я ласково улыбнулась:

   — Я не знаю, что мы можем увидеть, Догмела. Вдруг там что-то напомнит тебе о зверствах Кела. Сегодня останься здесь, но с завтрашнего дня вы с Шаред будете заступать в дежурство наравне со всеми.

   Она удивленно распахнула голубые глаза, а потом улыбнулась сквозь высыхающие слезы. Шаред шагнула к нам, опустилась на колено и низко склонила голову:

   — Мы не подведем тебя, принцесса.

   — Не нужно так кланяться, — сказала я.

   Шаред приподняла голову, глянув на меня синими глазами с мерцающими в радужках звездами.

   — А как нужно? Только прикажи, и мы будем приветствовать тебя, как повелишь.

   — На публике никаких поклонов, пожалуйста.

   Рис обошел Баринтуса широким крутом, не поворачиваясь к нему спиной — вроде бы незаметно, но если увидела я, то и Баринтус увидел тоже.

   — Если ты встанешь на колено при людях, никакой гламор в мире не скроет, что она принцесса, а ты — ее стражница.