Вопрос: каким образом безработный торговец отопительными приборами, пострадавший в результате самой тяжелой экономической депрессии, вдруг становится миллионером?

Ответ: благодаря тому, что он нашел способ обогащения для миллионов других людей — через настольную игру под названием «Монополия».

С тех пор как Чарльз Дэрроу в 1935 году продал свою игру братьям Паркер, примерно 500000000 человек в 80 странах мира передвигали фишки по полям «Монополии» с надписями на 26 языках, включая чешский, португальский, исландский и арабский. В процессе игры они знакомились с пузатым мужчиной с седыми усами, в цилиндре и смокинге, который тащит огромный мешок денег к ближайшему банку.

Эта шаржированная фигура и приобретательский характер игры лукаво отражали реальность вчерашней индустриальной Америки — страны, которую сформировали богатство и власть, сконцентрированные в руках нескольких семейств с такими фамилиями, как Морган, Рокфеллер, Карнеги, Гарриман, Вандербильт и Меллон. Преданные бизнесу американцы называли их «капитанами индустрии», считая выдающимися личностями, построившими американскую экономику. Противники называли их «баронами-грабителями», считая преступниками, которые скорее разворовывали, чем строили страну. Однако было одно слово, которое употреблялось в их отношении обеими сторонами, — «капиталисты».

На протяжении почти всей индустриальной эпохи капитал в этой самой капиталистической стране справедливо рассматривался как в высшей степени концентрированный. «До 1920-х годов, — пишет Рон Черноу в книге „Смерть банкира“, — на Уолл-стрит с презрением отворачивались от мелкого вкладчика как не стоящего внимания».

В середине 1950-х годов «белые воротнички» и работники сферы услуг начали численно превышать «синих воротничков». Примерно 7000000 американцев владели тогда акциями. К1970 году их число возросло до 31000000; их счета были в основном небольшими, но в совокупности представляли собой уже не столь незначительную величину, чтобы ею пренебрегать. В последующие годы вместе с продолжающимся переходом к наукоемкой экономике прямое и опосредованное владение финансовыми активами мелкими акционерами увеличивалось лавинообразно.

Компания за компанией, возникнувшие как частные предприятия, все шире привлекали средства посторонних акционеров. Типичный пример — «Форд Мотор Компани». Являвшаяся в 1919 году целиком собственностью Генри и Эдсела Фордов, в 1956 году она стала акционерным обществом, и теперь число ее акционеров достигло 950000 человек.

Сегодня, пишет ветеран деловой аналитики Джеймс Фланиган, собственники в Америке — «это более 100000000 американцев, которым принадлежит более 5 триллионов долларов, вложенных в акции через пенсионные фонды, пенсионные программы и индивидуальные накопительные счета… Американские рабочие имеют в своем владении более 60 процентов акций всех публичных компаний США». В среднем это составляет по 50000 долларов на человека, не считая собственности в виде недвижимости, которой владеют почти 70 процентов из их числа, а также дополнительных активов в виде страхования здоровья, жизни и собственности.

Однако эта статистика отражает только половину дела. Американцы, включая большой процент из этих 100000000, подобно той карикатурной фигуре с мешком на спине, несут на себе все увеличивающееся бремя национального долга, который все чаще перевешивает эти активы.

Согласно данным Федеральной резервной системы, в 2005 году задолженность домовладельцев по ипотечным кредитам на недвижимость составляла 7 триллионов долларов. Еще 2 триллиона составляли кредиты на покупку автомобилей и другие потребительские нужды.

Однако, несмотря на это, широкое распространение акций компаний и других активов делает рядовых американцев в уникальной степени — более, чем в западноевропейских странах с демократическими режимами — «собственниками» в главной капиталистической стране. Для бедных стран эти цифры просто непредставимы.

Если бы даже 10 процентов населения Китая приобрело акции негосударственных компаний, его коммунистическая партия могла бы гордиться необыкновенным успехом в переходе собственности на то, что Маркс назвал «средствами производства», к рабочему классу. В настоящее время численность таких «собственников» составляет там всего лишь около одного процента.

Беспрецедентные перемены происходят не только в сфере владения капиталом, но и в способах, каким он накапливается, используется и переходит от одного владельца к другому. Сердце мирового капитализма — финансовая инфраструктура США — революционизируется, производимые в ней операции преображаются, адаптируясь к переменам в глубинных основах знания, времени и пространства. Инвестиции могут производиться в доли секунды. Они могут охватывать весь мир. Инвесторы получают все более свободный доступ ко все более разнообразным и быстро меняющимся данным, информации и знанию.

Основная функция этой стремительно развивающейся инфраструктуры заключается в том, чтобы способствовать превращению собственности в капитал и теоретически размещать этот капитал среди тех, кто может наиболее эффективным образом его использовать, — эффективность измеряется полученными прибылями.

Новая инфраструктура предлагает широчайший диапазон рискованного, но приносящего значительную выгоду выбора, в том числе высоколиквидные облигации, венчурный капитал, паевые фонды и т. д. Инвесторам предлагаются деривативы, застрахованные закладные и финансовые пакеты под зазывными названиями типа «Пауки» или «Гадюка», а также акции «социально ответственных» фондов, экологические портфели, микрофинансирование и другие опции.

Расширение диапазона финансовых продуктов и инструментов сопровождается расширением их доступности.

Так, в Америке появился феномен, который Джон Дьюка, вице-президент по исследованиям отделения Федерального резервного банка в Далласе, назвал «демократизацией американских рынков капитала».

В прошлом у предпринимателей или даже авторитетных фирм, нуждавшихся в капитале для расширения бизнеса или учреждения нового, выбор был крайне узок. Денежные тузы находились в лучшем положении: они легче могли получить ссуду или использовать собственные средства для строительства железной дороги в Аргентине, создания чикагской скотобойни или компании, рассчитывающей извлечь прибыль из программы вроде «Нефть в обмен на китайские электролампочки». Для всех прочих двери были наглухо закрыты.

Что касается ценных бумаг, то, согласно Дьюка, еще в 1980-х годах «только крупные, солидные корпорации выпускали облигации, обычно приобретаемые крупными институциональными инвесторами (например, пенсионными фондами или страховыми компаниями)». Даже вполне основательные, но среднего масштаба фирмы считались «ниже инвестиционного порога», и многим учреждениям запрещалось — законодательством или деловыми нормами — инвестировать в них.

Однако, пишет Дьюка на страницах «Экономик энд файнэншл ревью», некоторые факторы помогли развязать руки инвесторам. Прежде всего этому способствовало развитие рынка высоколиквидных ценных бумаг. Другим фактором было развитие передовых информационных технологий, которые помогли не только сократить затраты на операции, но и существенно увеличили объем доступной вкладчикам информации.

На уровне среднего и малого бизнеса предпринимателям ранее приходилось полагаться лишь на свои сбережения или униженно просить о вспомоществовании богатого родственника или знакомого. Сегодня, говорит Дьюка, «увеличившаяся открытость или демократизация американских рынков капитала означает значительное расширение инвестиционного выбора, а малые предприятия получают доступ к более широкому выбору источников капиталовложений».

Многие инвестиции пока еще осуществляются через посредников — институциональных инвесторов, банкиров, биржевых брокеров и др., — кто либо размещает капитал согласно желанию заказчика, либо делает выбор вместо него. Но сегодня инвесторы любого масштаба уже могут обходиться и без посредничества, пользуясь Интернетом и напрямую размещая капитал в компаниях по собственному выбору.