Начнем с констатации уже упоминавшегося факта, что в аграрных обществах, таких, например, как древний Китай или феодальная Европа, как правило, люди не получали почасовой платы за свой труд. В качестве рабов, крепостных или арендаторов они обычно получали определенную долю производимой ими продукции. Рабочее время как таковое не переводилось напрямую в деньги.

Добавьте к этому тот факт, что погодные условия, ограниченность человеческих возможностей и возможностей рабочего скота, а также крайне примитивная технология устанавливали верхний предел производительности труда вне зависимости от того, сколько часов работала та или иная крестьянская семья. В результате отношение ко времени было совсем иным, чем современное.

Согласно французскому историку Жаку Лe Гоффу, еще в XIVвеке в Европе священники проповедовали, что время принадлежит только Господу Богу и, следовательно, не подлежит купле-продаже. Продажа работы повременно была столь же предосудительна, как ростовщичество — продажа денег под проценты. Монах-францисканец XV века Бернар Сиенский считал, что смертным даже не надо уметь измерять время.

Все это изменилось с промышленной революцией. Минеральное топливо и фабрики смели аграрные ограничения производительности труда человека. Повсеместное распространение часов позволило более точно отслеживать и измерять время, и то, как долго или быстро человек работал, стало иметь значение.

Наниматели Второй волны в стремлении максимизировать прибыли вводили конвейерные линии или сдельную оплату труда, чтобы предельно использовать мускульную силу рабочих. Основываясь на формуле «время — деньги», фабричным рабочим стали выдавать почасовую плату. Это объясняет то, почему Бюро трудовой статистики США все еще измеряет «производительность» в терминах выпуска продукции в час.

Пионеры-модернизаторы пошли дальше, добавив еще одно звено в ту цепь, которая накрепко приковала богатство ко времени. Запад постепенно отошел от запретов на ростовщичество и узаконил процентные выплаты, зависящие от времени. Вслед за этим пришла пора широкой экспансии других выплат, основанных на затратах времени, осуществляемых потребителями, корпорациями и прежде всего правительствами.

Таким образом, оценка труда и оценка денег все в большей степени стали зависеть от времени. Вводившиеся по отдельности и постепенно, эти двоякие перемены имели чрезвычайно важное значение. Они означали, что один и тот же индивид в качестве рабочего, потребителя, заемщика, кредитора и инвестора оказывался как никогда ранее привязанным к времени.

Рабочие были недовольны этой крысиной гонкой. Художники, писатели и кинорежиссеры бичевали ее в своих сатирах, как это сделал Фриц Ланг в своем потрясающем фильме «Метрополис» (1927), вмонтировав рабочих в гигантский часовой механизм, или Чарли Чаплин, изобразивший ужас работы на конвейере в своем классическом фильме «Новые времена» (1936). Но с годами, с внедрением системы тейлоризма, основанной на жестком графике, оковы времени становились еще более обременительными.

Даже сегодня некоторые наниматели в расчетных центрах или организованных по фабричному принципу офисах, оснащенных новейшими технологиями Третьей волны, продолжают использовать методы управления Второй волны. Высчитывая количество ударов по клавиатуре компьютеров или количество звонков в час, они применяют традиционные способы повышения производительности, применявшиеся на текстильных фабриках или конвейерах автозаводов в прошлом веке.

В 1970 году наша книга «Шок будущего» прогнозировала, что темп жизни — а не только работы — в ближайшем будущем будет постоянно убыстряться. С тех пор акселерация включила ультраскорость, и целая лавина слов была придумана другими авторами на тему «Шока будущего». Был создан целый словарь терминов, таких как «скоростной рывок», «болезнь спешки», «углубление времени», «время Интернета», «цифровое время», «временной голод», подтверждающих точность того нашего прогноза. Сегодня миллионы людей ощущают стресс и истощение из-за сжатия времени. Лондонская «Ивнинг стандард» сообщает о том, что, как и можно было ожидать, появилось огромное число терапевтов, помогающих «скоростиголикам» замедлять темпы.

Мы ненавидим ожидание. Эпидемия синдрома дефицита внимания среди американских детей, возможно, объясняется химическими, а не культурными причинами, но она адекватно символизирует растущий отказ испытывать радость от ускорения.

Во всем мире детям вменяется в обязанность решать все больше и больше задач, одномоментно занимаясь разными вещами. Юные американцы, пишут Йен Джукс и Анита Досай из группы «Инфосавви», «как само собой разумеющееся воспринимают доступ к компьютерам, пультам дистанционного управления, Интернету, электронной почте, пейджерам, сотовым телефонам, mpЗ-плейерам, CD, DVD, видеоиграм и цифровым камерам… Для них понятие времени и расстояния… значит очень мало». Они получают все больше и больше за все меньший и меньший срок, им скучно иметь дело с тем, что они считают медленным.

Матримониальные службы XXI века даже предлагают «скоростные свидания». Одна такая компания, обслуживающая еврейское сообщество, организует семиминутные встречи для двоих. После этого каждый клиент заполняет формуляр, указывая, желает ли он или она продолжать свидания (возможно, уже не столь скоротечные) с тем же партнером. Не желая отставать, фирма в Нью-Дели предлагает уже трехминутные «свидания».

Однако три минуты могут оказаться вечностью в Интернете, где пользователи, как правило, уходят с сайта, если он не запустится за восемь секунд. Молодые китайцы изобрели нечто, что можно назвать микророманом, — быстро развивающийся сюжет, содержащий меньше 350 слов, умещающийся на экране мобильника.

Картинки кабельного телевидения в США меняются каждые 3,5 секунды, и особенно быстро в передачах Эм-ти-ви. Скорость, с которой НекстКард предлагает прочитать вашу кредитную историю и обеспечить возможность получить кредит за 35 секунд, кажется совершенно черепашьей. Когда эксперты рассуждают о биржевых курсах по телевизору, телезрители едва ли не видят, как эти курсы падают или поднимаются, практически мгновенно реагируя на то, что те говорят.

Все эти примеры давления времени объясняют, почему сегодня группы консультантов по «управлению временем» и целые полки книг дают советы, как реорганизовать наш дневной график и приспособить время к нашим личным приоритетам. Однако все эти рекомендации едва ли затрагивают причины ускорения, лежащие под поверхностью очевидного.

Чтобы довести ускорение до такой степени, потребовалось взаимодействие нескольких сил. В 1980-х и 1990-х годах произошел глобальный сдвиг к либеральной экономике и сверхконкуренции. Благодаря удваивающейся каждые полтора года мощности полупроводниковых микросхем можно заключать сделки почти мгновенно. (Если вы занимаетесь валютными операциями, то сможете получить информацию по сделке через 200 миллисекунд после ее заключения.)

За всеми этими проявлениями давления времени стоит исторический сдвиг к системе богатства, чье основное сырье — знание — перемещается сегодня в режиме реального времени.

Мы сегодня живем в условиях таких сверхскоростей, что старинное правило «время — деньги» требует пересмотра. Сегодня каждый период времени стоит дороже, чем предыдущий, поскольку если не на практике, то по крайней мере теоретически за это время можно создать больше богатства.

В свою очередь, все это способствует изменению нашей личной взаимосвязи с такой фундаментальной реальностью, как время.