Однако мы являемся свидетелями не отдельных спорадических атак на науку, а распространения убежденности в том, что необходимо ограничить ее влияние, лишить ее заслуженного уважения, иными словами — девальвировать как ключевой критерий истины.

Битва вокруг истины не ограничивается только наукой. Разные общественные группы по разным причинам активно пытаются овладеть нашими умами, подменяя фильтры, через которые мы смотрим на мир, то есть критерии, по которым отличаем истину от лжи.

Эта битва безымянна, но она может оказать огромное влияние на систему революционного богатства, сменяющую сейчас индустриальную эпоху.

В фильме «Маньчжурский кандидат» пленного американского солдата подвергают процедурам контроля над разумом, превращая его в убийцу.

Эта тема — промывка мозгов индивида — создает базу для исследования множества психологических факторов — от поведения потребителя до преклонения перед «живыми бомбами».

Много исследований посвящается тем способам, с помощью которых реклама и СМИ пытаются нами манипулировать. Существует также огромное количество литературы, описывающей те способы, с помощью которых доминирующие элиты манипулировали населением колоний с помощью психологических и культурных рычагов, добиваясь его политической пассивности. Гораздо менее изученным остается воздействие на страны и экономики изменений в способах определения истины.

Одна из причин такого упущения заключается в том, что эти перемены происходят на протяжении очень длительного времени и оказываются неосознаваемыми на индивидуальном Уровне. Можно, однако, заметить, что каждая революционная волна сопровождалась значительными изменениями в фильтрах, на которые полагались люди в определении истинности или ложности фактов, а они влияли на масштабы и типы производимого богатства.

В эпоху Просвещения и в начале индустриальной революции люди на Западе перестали верить в божественное право королей и принялись свергать монархов. Последующий подъем демократии с ее опорой на выборность и право большинства усилил значимость консенсуса, сделав его как никогда влиятельным критерием истины, причем не только в политике. Позднее благодаря введению массового образования и унификации требований к молодежи роль консенсуса как критерия истины усилилась в еще большей степени.

По мере того как постепенно повышались жизненные стандарты и распространялось богатство, а индустриализация приводила к появлению новых полезных продуктов — от часов и швейных машин до автомобилей, — люди все больше ценили новизну в противовес проверенной старинке. Убеждениям и верованиям перестали доверять лишь на том основании, что они древние; их стало возможно подвергать сомнениям.

Самой важной в ряду этих перемен стала относительная девальвация религиозного авторитета, последовавшая за подъемом науки. Совсем не легко и не полностью освобождались люди от власти религиозных догм, но на новые вопросы они все чаще искали ответы уже не у них. Пастор или священник переставали быть для них единственным или лучшим источником знания.

Индустриальная эпоха несла с собой все более и более специализированное знание, появлялись эксперты-авторитеты во все более и более узких областях как финансов, юриспруденции, психологии, так и медицины, менеджмента и маркетинга. Всезнайки потеряли не только свой всеобъемлющий авторитет, но и уважение общества, а вместе с ним и деньги.

Подобные перемены не могут не сопровождаться конфликтами. И не было битвы более тяжелой, более долгой, более широко распространившейся, чем битва религии и науки как двух соперничавших источников истины.

Постепенно наука победила в этой битве, но не искоренив авторитет религии, а умерив ее притязания как единственной и универсальной носительницы конечной истины. Этот сдвиг — сужение рамок авторитета религии и расширение границ авторитета науки — способствовал подъему и господству секуляризма там, где Вторая волна вместе с промышленной революцией несла обновление культуры и общества.

Сегодня тоже ведется война вокруг истины. По мере того как в начале XXI века все больше стран развивают экономики, основанные на идеях, культуре и необходимом для создания богатства знании, все большую важность приобретает вопрос о том, почему мы верим в то, во что верим.

Каждая культура в каждый момент имеет свой профиль истины — люди придают разный вес различным фильтрам достоверности. Когда этот вес меняется, это отражается на принятии решений на каждом уровне — от самого личного до политического и корпоративного. Попробуйте отговорить своего начальника, ориентирующегося на консенсус, отказаться от синергии; когда он видит конкурентов, преследующих ту же цель, попытайтесь убедить своего босса, находящегося под влиянием магии авторитетов, в новой идее — не важно, насколько удачной, — не заручившись соответствующими рекомендациями или не имея на двери своего офиса внушительной таблички.

Революционная экономика выведет множество продуктов и услуг за рамки массового потребления в сферу полной персонализации — т. е. еще большего разнообразия. Соответственно и рабочие места, как и специальности, утратят свою жесткую закрепленность во времени и пространстве. Параллельно этим изменениям возрастет разнообразие формата семьи, в результате чего дети со все более различающимися индивидуальными особенностями и разным опытом взросления будут иметь между собой все меньше общего.

Такие перемены указывают на дальнейшую демассификацию индустриального общества, в результате чего элитам становится все труднее обеспечивать консенсус, не прибегая к силе. В этих условиях убежденность в том, что консенсус есть гарант истинности, похоже, теряет часть своей ценности.

Что же касается древности как теста на истинность, то является ли вера в идею, пережившая века или тысячелетия, истинной? Увеличивающийся темп перемен у многих вызывает ностальгию, и этим пользуются манипуляторы умами. Однако вторжение в экономику нового неизбежно, и молодое поколение по крайней мере жаждет не просто нового, а новейшего.

В ранних, относительно медленно изменяющихся обществах стариков уважали не потому, как часто считается, что они владели знанием о прошлом, а потому, что знали будущее: когда оно наступало, то оказывалось мало чем отличающимся от прошлого.

Сегодня, при нынешних темпах перемен, огромная часть старого знания превратилась в утиль, который вряд ли поможет молодежи выбрать жизненный путь. Так она к нему и относится. Формула куриного бульона как средства от простуды, может, и сработает, но не стоит на это рассчитывать.

Теперь обратимся к авторитету. Будут ли будущие поколения рабски поклоняться авторитетам? А если да, то каким? Сегодня там, где имеет место наукоемкая экономика, авторитетам, основанным на знании, как никогда прежде бросается вызов.

Сегодня пациенты задают врачам массу вопросов и нередко вступают с ними в спор. Блоггеры ставят под удар авторитет профессиональных журналистов. Вообще дилетанты все чаще спорят с профессионалами — и не только в телевизионных шоу. Знаменитости из сферы шоу-бизнеса побеждают в дискуссиях профессиональных политиков. Любители на своих компьютерах могут продюсировать, ставить и играть роли в собственных фильмах.

В то же время доверие к устоявшимся авторитетам, а следовательно, и к истинам, которым, как считается, их мнение придает вес, подрывается длинным списком неудачных действий учреждений, корпоративных катастроф, скандалов на сексуальной почве в католической церкви.

Сегодняшние атаки на авторитет науки следует рассматривать в свете этого массированного наступления на авторитеты промышленной эры. Разница заключается в том, что наука остается наиболее мощным из имеющихся в нашем распоряжении инструментом преуспеяния.

Наука — ключ к созданию более умной и безопасной технологии для разрешения экологических кризисов или остановки эпидемий (например, атипичной пневмонии). Наука необходима нам, чтобы избавиться от зависимости от ископаемого топлива, чтобы развивать медицину и уменьшить различия в богатстве между городом и деревней, а также между разными странами.