— За мной! — приказал он.

Столыпин поднял руку с белым флажком. Илья подсветил ему. Все затаилось, молчало. Только раздавались шаги трех — раз в раз. Через двадцать пять шагов Дужинский четко произнес сначала по-немецки:

— Идут парламентеры. Немецким и русским солдатам не стрелять!

Потом по-русски:

— Идут парламентеры. Русским и немецким солдатам не стрелять!

Из глубины немецкой обороны ударил короткой очередью тяжелый пулемет. Пули застучали по брусчатке. Парламентеры упали, поползли под укрытие стены.

— Повторите громче — кто мы, — сказал Сьянов, чертыхаясь. Но тут их догнал адъютант командира полка, часто дыша, объяснил:

— Идите направо, так условлено. В суматохе забыли предупредить.

Надо было огрызнуться — какая суматоха в таком деле? — но Илья не имел права тратить силы на обиды. Пригибаясь, бегом возвратились под своды триумфального входа. Сели на щербатые ступеньки: две минуты на перекур. Не отдых, перекур, чтобы острее думалось, быстрее двигалось, решительнее делалось.

— Пошли, — Илья растоптал окурок.

Двадцать пять шагов. По-русски и по-немецки: «Идут парламентеры, русским и немецким солдатам не стрелять!» Нырнули в траншею. Солдаты прижались к стенкам, пропуская их — троих, с подсвеченным белым флагом. Сдержанно шутят, подбадривая парламентеров:

— Гитлера на веревке приведите!

— И Геббельса прихватите!

Кто-то зло выругался:

— На какую... мать они нужны!

Кончилась траншея. Черная пустынная площадь. Ветер гонит пыль войны и пожаров. Отсчитаны восемьдесят три шага, два раза Дужинский повторил свое заклятие. И вдруг — траншея. Немецкая. Поблескивают немецкие автоматы, немецкие каски. Чей-то истерический голос на ломаном русском языке: «Довольно войны!» оборвался, будто рот захлопнули ладонью. Молчаливая стена автоматчиков окружила, повела по площади, забитой подорванными танками, самоходными пушками, бронетранспортерами.

Столыпин недовольно басил:

— Не могли дорожку расчистить!

В лицо ударил ослепительный пучок света. Резкий голос приказал:

— Остановитесь!.. Оружие — сюда!

— Мы парламентеры, — слабо воспротивился Илья.

И тот же голос — резонно:

— Парламентеры с оружием не ходят.

Сьянов кивнул головой своим. На подбитый «королевский тигр» положили автоматы, взведенные на боевой взвод гранаты. И снова резкий голос:

— Мы вынуждены вас обыскать.

— На каком основании?

— Адские машины.

Чьи-то проворные пальцы пробежали с плеч до пят. Сьянов не испытывал ни унижения, ни брезгливости — любопытно. С ним была офицерская планшетка. Планшетку не тронули, полагая, что там находятся документы, относящиеся к предстоящим переговорам.

— Идемте!

Рядом оказался вход в метро. Черный провал — не видно ступенек. В туннеле — слабый электрический свет. Вдоль стен — плотно, тесно, скученно — военные в шинелях, в мундирах. В строю — легкораненые. Много. За ними не видно стен. Выше человеческого роста — нары в два яруса. На них тяжелораненые и гражданское население. Все, как в тумане, во мгле. Состояние тех, кто сейчас замурован в метро, выдает дыхание. По дыханию Сьянов чувствует — напряжение этих людей достигло предела. Они скорее с надеждою, чем со страхом смотрят на парламентеров.

Чем дальше в глубь тоннеля идут они, тем больше офицеров примыкает к ним не то в качестве любопытствующих, не то конвоиров.

Возле поворота завязали глаза — деловито, прочно. Илья отсчитал триста семьдесят два шага, прежде чем им развязали глаза. «В общей сложности прошли километра два», — подумал он протирая еще не видящие глаза.

— Ого, генералы, — предупредил Митька Столыпин.

Генералы стояли на ярко освещенной платформе — она показалась Сьянову огромной, пустынной.

Генералы шагнули навстречу парламентерам. Стали, образовав подкову.

— Кто главный? — спросил один из них с вытянутым усталым лицом.

— Я, — ответил Илья.

— Мы должны решить судьбу войны, — скучно продолжал генерал. — Каковы условия вашей стороны?

— Решения Ялтинской конференции вам, вероятно, известны.

Вспыхнули протестующие голоса:

— Унизительно!

— Мы не сложим оружия!

— Позорные условия!

Генерал с усталым лицом жестом прекратил неуместные разговоры. Уточнил:

— Безоговорочная капитуляция?

— Да, безоговорочная капитуляция! — спокойно подтвердил Сьянов.

Подвижный полковник вызывающе крикнул:

— А вы сразу нас расстреляете или по определенному плану?

Установилась зловещая пауза. Илью трясло, но он не выдал волнения.

— Не меряйте на свой аршин, понятно?

Дужинский замялся, не сразу найдясь, как точнее и вернее перевести эти слова. Генерал слабо улыбнулся, и лицо его исказилось болью.

— Не утруждайтесь, мы поняли. — Он молчал. Лицо стало естественным. — Поймите, для многих немцев это не праздный вопрос.

— Для офицеров гитлеровской армии, — поправил Сьянов и хотел приступить к делу, но спохватился, что не спросил, с кем имеет честь разговаривать. И сказал: — Прежде чем продолжать разговор, я должен знать — кто уполномочен вести со мной переговоры?

— Вас примет командующий берлинской группой войск генерал Вейдлинг! Идемте.

Ставка располагалась неподалеку. Вход в каземат охраняло человек пятьдесят. Генерал с усталым лицом сказал, что идет доложить. Вейдлингу. Толпа офицеров окружила парламентеров. Ни в одних глазах Илья не увидел ни решимости, ни ненависти. Ожидание. И плохо скрываемое желание узнать свою судьбу. Илья закурил, предложил папиросы вблизи стоявшим офицерам.

— О,спасибо.

— Кароший табак.

И тотчас посыпались вопросы:

— Кто командует войсками в Берлине?

— Жуков, Рокоссовский, Конев, Казаков, Шатилов.

— А Сталин здесь?

— Да, здесь, — твердо сказал Сьянов.

— О!

— А Чуйков?

Илья усмехнулся:

— Должно быть, вы отпробовали свинцовой каши из сталинградского котла? — и подумал: «Однако Вейдлинг не спешит меня видеть».

Наконец дверь каземата распахнулась. Появился совершенно растерянный генерал. Он безуспешно пытался придать своему измученному лицу твердость. Что-то сказал охранявшим вход офицерам, и те, вскинув наизготовку оружие, ринулись в глубь каземата. Толпа вокруг парламентеров распалась, почуяв недоброе.

Генерал неуверенно подошел к парламентерам, сказал:

— Дело в том, что командования на месте не оказалось.

«Ловушка?» — пронеслось в голове Сьянова.

— Вы, кажется, изволите шутить?

— Можете убедиться сами, пройдемте в каземат.

«Ловушка?» — думает Илья. И вслух: — Принимайте решение. Советское командование всех рядовых распускает по домам, офицерам сохраняет холодное оружие. Им гарантируется жизнь.

— Без приказа мы не можем.

Молчат, курят офицеры. «Время выгадывают, что ли?» — Сьянов делает вид, что хочет закурить, но не может вынуть папиросы. Офицеры предупредительно протягивают сигареты.

— Спасибо, — закурил Сьянов «Беломор» от зажигалки Митьки Столыпина.

— Похоже, они действительно оказались без главкома, — шепчет он.

— Да, — смотрит на часы Сьянов; стрелки показывают без пяти минут шесть. И к Дужинскому: — Виктор Бориславович, скажи им, пускай дадут провожатых: делать нам здесь больше нечего.

С поспешной растерянностью провожатые ведут парламентеров к выходу из метро. И вдруг, в спину, резкие и короткие, как выстрелы, крики:

— Стойте!

— Подождите!

Путь им преграждают фашистские автоматчики. Эти готовы на все — убивать парламентеров, своих расстреливать, уничтожать военнопленных. Топот позади бегущих оборвался. Митька Столыпин и Дужинский придвинулись к Сьянову. И снова — из-за спины — голоса, но теперь обращенные к автоматчикам:

— Не трогать! В сторону!

— Видите: парламентеры!

Илья обернулся. В упор — подошедшим:

— Время истекло. В чем дело, господа?

— Мы согласны.

— На что согласны?

— Капитулировать.