Мария встала и, надевая перчатки, что означало «визит окончен», холодно сказала:
– Я тоже буду с вами откровенна: на этот счет вы можете быть совершенно спокойны, мадам. А успокоить вас я могла и по телефону. Поверьте, мне очень дорого мое время!
Тут настала очередь вспыхнуть Констансе. Отпор, да еще такой высокомерный, был для нее полнейшей неожиданностью. Она хотела как-то сгладить неловкость, но Мария уже закрыла за собой дверь гостиной.
– Невоспитанная, – передернула плечами Констанса, – и вдобавок гордячка!..
Выслушав рассказ Марии о визите в высший свет, Хосе Игнасио был удивлен, и очень неприятно: от родственницы графа можно было ждать более любезного обращения.
– Надеюсь, сынок, что спустя недолгое время старой даме придется изменить свое мнение обо мне.
Мария была оскорблена в лучших чувствах и не могла не дать понять это графу, когда на другой день они поехали смотреть помещение будущего центра моды. Граф всячески извинялся за тетушку. Он не стал говорить Марии о пренеприятнейшем разговоре с графиней Констансой, в котором высказал почти все, что думал. Он говорил о большом приеме, который собирается устроить в честь знаменитого мексиканского модельера, и просил Марию дать согласие. Очередное светское мероприятие было не по сердцу Марии, но, в конце концов, она согласилась.
Помещение будущего центра моды превзошло все ожидания Марии. Ей понравился квартал – респектабельный и в то же время оживленный, понравились просторные залы для демонстрации коллекций и выставок на первом этаже и кабинеты администрации на втором. Помещение красили, лакировали паркет. Мария попросила, чтобы ее кабинет был выдержан в теплых, пастельных тонах и поменьше мебели, только несколько удобных кресел; зато зеркало должно быть во всю стену, чтобы свободного пространства было как можно больше…
– Мадемуазель Жюстин, моя правая рука, – отрекомендовал граф темноволосую строгую женщину. – С этого дня она в вашем распоряжении.
Ни тени улыбки не появилось на бесстрастном лице Жюстин, при знакомстве она только слегка наклонила голову.
Все последние дни Мария заметно уставала, внушая Хосе Игнасио немалое беспокойство. Экскурсия по будущему Дому моды очень оживила Марию. Вернувшись, она с удовольствием говорила о меблировке, цвете стен, гардинах. И вдруг опустилась в кресло, подняла ко лбу руку, прикрыла глаза.
– Мама! Что с тобой? – испугался Хосе Игнасио. – Позвонить врачу? Тебе опять нездоровится? Ты так побледнела! Что тебе сказал врач?..
И тут, вопреки решению никому не доверять свою тайну, Мария не выдержала. Она почувствовала себя такой беззащитной, такой одинокой, такой слабой, а сын ее был взрослым мужчиной, отцом, и, притянув его к себе, она сказала:
– Врач сказал, что так и должно быть, сынок! У меня будет ребенок, Хосе Игнасио…
Она не знала, как посмотрит на новость Хосе Игнасио, а он обрадованно целовал ей руки:
– Какое счастье! У меня будет брат! Сейчас же побегу и позвоню крестному. Он должен знать!.. Имеет на это право, мама!
– Нет! Ни в коем случае! У Виктора нет больше никаких прав. И знать ему о ребенке незачем. Это мой ребенок. Только мой!
– Мамочка! Я не хотел бы брату своей судьбы… Зачем повторять прежние ошибки? Подумай… и разреши мне порадовать Виктора…
В ответ Мария отрицательно покачала головой.
Глава 49
На ранчо давно не получали от Марии вестей. «Париж кому угодно вскружит голову», – считали няня Чайо с Эстелой. «Разберется с делами и позвонит», – утешал их Федерико. В эти дни он был неимоверно счастлив: у них гостил Клементе, его сын. Не виделись они года три. По расчетам Федерико, Клементе вот-вот должен был получить диплом. Няне Чайо с трудом верилось в это, она знала сына Федерико с малых лет, с тех пор, когда была еще жива его мать Ампарито. Когда же ее не стало, Федерико был в растерянности, не зная, что делать с мальчиком, и решил отправить его учиться в пансион за границу. Мальчик всегда был непослушным, учителя на него жаловались, из класса в класс он переходил с переэкзаменовками. Федерико всегда был строг с сыном, и нельзя сказать, что очень был к нему привязан, зато теперь… словно наверстывал упущенное. Няня не сомневалась: не пройдет и недели, как Клементе наскучат дела на ранчо, скотный двор, где с утра до позднего вечера возился его отец, и он уедет.
Эстела была бы довольна, если бы Клементе не загостился, нет-нет да ловила она на себе жаркие взгляды пасынка, говорящие совсем не о родственном чувстве…
Дон Густаво с трудом начал говорить. Правы были и врачи, и Альберто, считавшие, что его довольно крепкий организм справится с бедой… А Сильвия, навестив больного, поняла, что предчувствие не обмануло ее: горе у них одно, и виновата в нем злая, бессердечная женщина, которую все они сочли погибшей. Едва Альберто выходил из палаты, Густаво умолял Сильвию рассказать мужу, что Лорена на свободе. Вернувшись, Альберто нередко заставал жену и тестя в слезах. «Да что это с ними?» – недоумевал он. Но ни тот, ни другой не решались ему что-либо объяснить. Они жили в постоянном страхе перед новым появлением злодейки.
Лорена, изменив внешность, почувствовала себя как рыба в воде. Теперь она беспрепятственно сможет осуществить свои планы мести… Она считала, что Артуро д'Анхиле ее обожает, раз зовет не иначе, как «дорогая» и берет с собой в Париж. Там они займутся Марией Лопес, а Ивон – Хосе Игнасио… Злобность красивого и удачливого Артуро ничуть не удивляла Лорену. Она считала, что сам Господь Бог соединил их, чтобы враги ее – все до одного – получили по заслугам.
«Не успокоюсь, пока не покорю Марию! – твердил про себя Артуро. – Я найду способ сломить ее гордыню… Рано или поздно она будет моей…»
«Единственная моя мечта – расправиться со своей внученькой, – размышляла Лорена. – Но сначала я помогу Артуро и Ивон».
Маркое любил Виктора, и Виктор в эти тяжелые для него времена особенно ценил привязанность младшего брата. Маркосу не надо было объяснять, как страдает Виктор от разлуки с горячо любимой Марией, как тяжелы ему посещения Сулеймы, которая никак не желала оставить его в покое и все еще на что-то надеялась. Если бы Маркосу пришло в голову пройтись по улице с какой-то знакомой, Перлита сочла бы его прогулку изменой и вела бы себя точно так же, как Мария: Маркое потерял бы Перлиту навсегда…
Как остро чувствовал Маркое это «навсегда»… Последние анализы не обнадеживали, количество белых кровяных шариков неумолимо росло, и последняя черта придвигалась все ближе и ближе. Он понимал, что умрет, и смотреть на любимую Перлиту и жизнерадостного малыша становилось для него невыносимым. «Нет, – твердил себе Маркое, – нет, я должен непременно что-то придумать. Ни мама, ни Перлита не должны видеть моих последних дней на больничной койке. Я должен и обязательно что-то придумаю!..»
Доктор успокаивал его, пытаясь вселить надежду, но Маркое знал, что его ждет.
Рита была очень расстроена, она навестила в больнице дона Густаво и повидалась с Сильвией. В несчастливой судьбе Сильвии Рита видела и свою судьбу. Им обеим не повезло: многие, не желавшие иметь детей, их имеют, а вот они обе, казалось бы, созданные для материнства и больше всего на свете желающие ребенка, – увы, лишены этой радости. Но Рите легче, она успела свыкнуться со своим несчастьем, на ее руках вырос Хосе Игнасио, теперь она заботилась о маленькой Мариите. Сильвии приходилось труднее, Рита понимала это и искренне ей сочувствовала. Сейчас Сильвия самоотверженно выхаживала дона Густаво, просиживая около него ночами, как самая внимательная сиделка. И ее искусные руки, ее доброе сердце делали свое дело: дель Вильяру становилось лучше. Врачи надеялись, что со временем он сможет даже ходить. «Дай-то Бог», – думала Рита. А у нее забот и хлопот хватало дома. Ана училась, значит, нужно было присматривать за Мариитой. А тут подоспело новое огорчение: Рита обнаружила, что к Ане приходит Педро. Пока они чаи распивают, но кто знает, чем может кончиться в один прекрасный день их чаепитие. Насария не раз предупреждала Ану, что Педро заклятый враг Хосе Игнасио, и лучше бы ей с ним не встречаться. Но Ана, не избалованная вниманием молодых людей, расцветала на глазах, стоило появиться у них однокашнику Хосе Игнасио. Что делать, как его отвадить? Ни Насария, ни Рита ничего не могли придумать; Ана же была уверена, что всерьез нравится Педро, уж очень он с нею любезен.
