И вот, когда отец оказался совсем близко, когда можно было до него дотянуться рукой, на их пути встретилась развилка. Тоннель раздваивался. Отец скрылся направо, а Савелия утянуло в левый проем. Как он ни кричал, как ни сопротивлялся, отца впереди больше не было.

Вокруг ничего не было: кромешная темень и пустота. Савелий впервые в жизни ощутил полное отсутствие материи вокруг себя.

Но долго находиться в неизвестности не вышло: вскоре раздался скрип степенек, гром щеколды и над Савелием загрохотали шаги. Сквозь узкие щели он различил огромную фигуру с фонарем типа «летучая мышь» в руках. Через пару минут половина потолка отъехала с истошным скрипом в сторону, и парень смог разглядеть того, кто грохотал только что над ним, во всей красе. Грохотавший спускался к нему, освещая собственную опухшую физиономию фонарем.

Савелия неведомым образом занесло в подпол деревенской избы. В мерцающем свете фонаря можно было различить на полу огромный ларь с картошкой, подернутую плесенью морковь и свеклу на полках. Не сразу Савелий понял, что находится наполовину в стене, «выставляясь» из нее плечом прямо в бутыль, за которой, как оказалось позже, и спустилось опухщее от многодневных попоек чудовище.

— Как бухать, дак все, — хрипело чудовище, хватаясь за бутыль, в которой от «транспортировки» тотчас заплескался мутный самогон. — А как за первачом, дак Хаманю… Хаманя на побегушках, ля!

Вслед за чудовищем в подпол спустился пушистый кот с вдавленным носом. Увидев Савелия, он грозно зашипел на него.

— Ты ч-че, Гвен? — пропело чудовище басом. — На мышей разве так реагируют? Или, может, крысу увидал? Эта тварь побольше будет…

Через несколько секунд Савелий витал над дымным застольем, слушая не совсем внятную матерную речь. Ничего особенного и полезного для себя он не услышал, пока обнаженный по пояс бритоголовый главарь не грохнул кулаком по столу:

— Спать пора, портянки! Не забыли, надеюсь, куда завтра идем?

Все одобрительно загудели, задвигали табуретками. Бритоголовый отошел на минуту в сени, потом вернулся и бросил на усыпанный крошками стол мятую фотографию.

Со снимка на Савелия взглянул совсем юный Аркадий Изместьев, его отец.

Внешний мир ничуть не изменился: также скверно кормили в больнице, у руля государства по-прежнему астматически дышал Константин Устинович. В больничном парке лежал пушистый снег, дети, видимо, сбежав с уроков, играли в снежки, лепили снежную бабу.

Акулина стояла у окна и размышляла о превратностях судьбы. Декабрь-1984 выдался слякотным и снежным.

После того, как ее «вернули» с того света на грешную землю, окружающий мир как бы слегка обесцветился. Краски стали не такими яркими, как раньше, голоса — более приглушенными. Оно и понятно: реанимация никого не красит.

В горло ей словно кто-то насыпал опилок: она постоянно пила облепиховое масло для восстановления слизистой. Грудная клетка ныла по ночам и к перемене атмосферного давления. На третий день после «воскрешения» ее перевели в обычную палату, и, как ни странно, к ней повадились посетители.

Первой ее навестила Жанна Аленевская. Увидев свою школьную любовь в потрепанном больничном халатике на пороге палаты, Изместьев лишился дара речи. Чего нельзя было сказать об Аленевской. Усевшись на свободную кровать, она положила ножку на ножку.

— Вот что, бабушка, — взяла сразу же быка за рога десятиклассница. — Уж не знаю, откуда вы свалились на нашу голову, но фактически прошу оставить Аркашку в покое. Если еще раз увижу с моим парнем, то… так легко вы не отделаетесь! Натурально! Он занят! Мало вам в… Мухасранске вашем… комбайнеров?

— Так я ж… не претендую, Жанет! — сорвалось у колхозницы, отчего подведенные глаза десятиклассницы, казалось, потеряли всякую обводку:

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — с оттенком брезгливости простонала девушка. — Этот обормот, что ли, прокололся? Ишь, сманстрячил! Чем-то вы его зацепили, натурально говорю…

— Я про тебя знаю все, и очень хочу, чтобы вы с Аркадием были счастливы, — тоном многоопытной свахи «благословила» молодых Акулина, не сводя почему-то глаз с коленок девушки. — И тебе, такой красавице, я не конкурентка, можешь не сомневаться ни минуты в этом. Куда мне, доярке, до тебя, фотомодели? Я даже и не помышляю… Ты смотри за ним только… Парни в этом возрасте — чистые бесы. Еще из себя ничего, а уж гонору-то, гонору! Особенно после выпускного дала старайтеся…

— Что такое сотовый? — озорно прищурилась Жанна. — А все-таки? Вы как-то обмолвились. Я такое словцо фактически… впервые в жизни слышу. Вполне конкретно!

— Это телефоны беспроводные такие, с камерой, полифонией… — незатейливо отреагировала колхозница, потеряв всякий интерес к коленкам десятиклассницы. — Там, где роуминг есть, там и можешь разговаривать. Мелодии классные можно закачивать. Если есть «Хэндз фри», то даже из кармана можно не доставать. Так и разговариваешь. В Интернет можно, опять же, выйти, почту посмотреть… Блю туз нужен…

— Интернет? — Жанна замотала головой, словно борясь с одолевающей дремотой. — Блю… что? Туз? Голубой туз?

— Да, интернет — это всемирная паутина, — сморкаясь в какую-то тряпку, неторопливо «вещала» Акулина. — Там есть все, даже эротические сайты. Можешь познакомиться с американцем каким-нибудь. Он за тобой приедет, замуж тебя возьмет. Прикидываешь? Можешь в аське общаться… В режиме он-лайн. Тут же пишешь, и тут же получаешь ответ. За один вечер можешь об чем угодно, вдоволь наболтаться.

— Аська? — Жанна отчего-то начала тереть глаза, потом вскочила и начала пятиться к выходу. — Это сумка такая? Как авоська? В магазин с ней ходить? Пару килограмм картошки? Натура-а-ально…

— Ага, авоська, — кивнула колхозница напоследок. — Туда еще ноутбук помещается без проблем.

— Ноутбук? — С этими словами Жанна выскочила из палаты.

Место более-менее успокоенной, но жутко озадаченной Жанны в этот же день заняла мама Аркадия. Когда она заглянула в палату, Акулина расплакалась. Еще бы: увидеть так близко свою молодую мать, практически ровесницу, дано не каждому. Но как объяснить родному человеку, что они вообще-то не чужие люди? Акулина попыталась…

— Прекрати реветь, авантюристка! — оборвала женщина поток начавшегося красноречия. — Это по твоей вине Аркадий сейчас в неврологии лежит. Кто ты? Откуда? Никакой сестры у него нет. Уж я—то знаю! Самозванка! Чего ты добиваешься? Женить на себе хочешь? Ты на себя-то смотрела в зеркало сегодня утром? Корова!

— Смотрела. А еще я знаю, что когда вы выходили замуж в шестидесятом году, то тесть ваш провалился под лед на речке Иньва и заболел, а потом помер. А когда в семьдесят третьем вы ездили в Новороссийск, то Аркашу так укачало в поезде, что он переблевал все купе…

Мать застыла с открытым ртом и начала креститься.

Изместьев с трудом удерживался, чтобы не обнять ее, такую молодую и красивую. Пусть она в гневе, пусть не знает, с кем говорит.

Мамочка, как здорово, что я тебя увидел.

— Откуда ты все это знаешь? — вымолвила она побледневшими губами. — Аркадий не мог тебе этого рассказать. Кто ты, господи?

— После третьего класса он поступал в музыкальную школу, и провалился на вступительных экзаменах. Не мог прохлопать мелодию толком. Вы возлагали большие надежды… Ну, не Моцарт, так не Моцарт. Это ваша фраза? Вы ее всем своим подругам растрезвонили. Разве я не права?

— О-о-ой! А это откуда? Хватит! — у матери в глазах проскользнула неуверенность, а у вернувшейся только что с того света в голове — предостережение: «Что ты делаешь? К чему эта демонстрация осведомленности? Это очень опасно, и в данном случае — совершенно бесполезно».

— Теперь вы понимаете, что я не просто так встретила Аркадия? Я только хочу сказать, что я не просто женщина из толпы. Я — близкий Аркадию человек. Вам лучше не заморачиваться всем этим.

Акулина всхлипывала, больше не говоря ни слова. Две женщины сидели на кроватях друг напротив друга и плакали. У зашедшей в палату медсестры не осталось бы никакого сомнения, что она случайно забрела на вечер не совсем приятных воспоминаний.