— С Новым годом!

— С новым счастьем!

— Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза!

Все чокались, поздравляли друг друга.

Начинался новый, 1985-й, перестроечный год.

Впереди маячило столько всего, что человеческий мозг, знай он заранее, что выпадет на его пути, растворился бы и растекся по сосудам, оставив черепную коробку пустой. Но у людей, что сейчас хохотали и закусывали за новогодним столом, не было дара предвидения. А если бы и был, то шансов «проскочить» предстоящие годы «транзитом» — уж точно никаких. Им предстояло это прожить, растранжирив нервы, здоровье и, в конечном итоге, приличный кусок своей единственной жизни.

Будущее неотвратимо надвигалось, прояснялось в тающей призрачной дымке за окном.

Несколько минут спустя призрак летел над опустевшим городом, пытаясь смириться с мыслью, что последняя возможность упущена. На улицах играли гармошки, звучали песни, тут и там танцевали, сверкали огнем елки…

Кто-то изменил реальность, внес коррективы. Словно в траве лежал туго набитый кошелек, к которому была привязана незаметная ниточка. Изместьев нагнулся, а кто-то дернул. Из кустов раздался оглушительный смех. Кто-то открыл шампанское…

И тут призрак вспомнил про разбитые очки Деда Мороза и про его взгляд за мгновенье до этого. Случайно пробка в лицо не попадает второй раз!!! В этом что-то было, но он, Изместьев, не заметил! Недооценил! Он думал о другом в тот момент!

Призрак ринулся назад, на поиски Деда Мороза с окровавленным лицом. Приемные отделения больниц, травмпункты…

Улицы, закоулки, подъезды, скверы — все напрасно. Дедушка словно провалился сквозь землю. Но и там, под землей, дедушки не было. Призрак его непременно нашел бы и там. Если бы он там был…

Все, доктор. Теперь уже точно — все! Глобальный облом.

Ночь, проведенная в токсикологическом отделении, — не самое лучшее время в жизни. Лишь под утро, когда состояние Савелия как-то удалось стабилизировать, оставив Ольгу у кровати сына, Ворзонин поехал к себе в клинику. По дороге в голову лезли самые дикие, какие только можно было представить, мысли.

Он вмешался во что-то тайное, куда простым смертным вход запрещен. И ему был нанесен ответный удар из закулисья. Те, кто наносил этот удар, не удосужились объяснить, во что он вмешался (заметьте, не специально, по ошибке, недоразумению), и как из этого всего ему теперь выпутываться. Куда исчез пациент из палаты реанимации? Что случилось с Мариной Гачеговой во время сеанса? Куда она улетела?

С надеждами, которые он возлагал на нейро-лингвистическое программирование, придется расстаться? Но подобной методикой владеют десятки психотерапевтов, целый Институт Мозга проводит опыты, и — ничего. Правда, насколько ему известно, никто еще не пробовал манипулировать с виртуально-ассоциированной памятью… Кроме него, Ворзонина… То, что он сотворил с мозгом своего одноклассника, никому в голову пока не приходило.

Неужто первый блин комом?

Неужто с репутацией придется расстаться? С лицензией, скорее всего, тоже. Как дальше жить? Он ничего другого делать не умеет! Да и есть ли смысл переучиваться в сорок лет? Другого ему не надо. Хотя, нет, кривить душой не стоит. Ему нужна Ольга. Последняя неделя окончательно убедила Павла в том, что без этой женщины он не сможет дальше жить. В этом смешно признаться, но он завидует Аркадию — однокласснику, поскольку он какой-никакой, а все-таки муж ее. Муж самой лучшей женщины на свете. И, увы, не ценит этого.

Ворзонин вырулил на улицу Давыдова, проехал несколько кварталов и вынужден был остановиться. На стоянке возле его клиники были припаркованы два милицейских «уазика». Толпа народа, в которой явно просматривались люди в милицейской форме, что-то оживленно обсуждали возле входа в его клинику. Этого еще не хватало!

Оставив машину метрах в пятидесяти от скопившегося народа, Павел медленно побрел по направлению к клинике. Что ему оставалось делать? Не скрываться же, как нашкодившему пионеру, в самом деле.

При воспоминании о красногалстучном периоде своего детства он поморщился. Все же, куда делась Марина Гачегова? Появление оборотня Ворзонин списывал на перенапряжение последних нескольких дней.

— Павел Родионович? — поинтересовался молодой безусый старлей, промокавший лоб носовым платком. Дождавшись утвердительного ответа, служивый спрятал платок в карман, водрузил на лоб фуражку, которую до этого почему-то держал между ног, и официально произнес: — Давненько мы вас туточки дожидаемся. Пройдемте.

— Да я, собственно, и не собираюсь скрываться, — слегка растерялся психотерапевт. — А в чем дело?

— Там вам объяснят, — старлей вытянул руку немного в сторону и вверх, чем напомнил Ворзонину дедушку Ленина. — Товарищи, господа, пропустите нас!

Как он продирался сквозь толпу гадлящих, любопытных, тыкающих в него пальцем, испытывая не знакомое до сих пор ощущение массовых липких взглядов на себе, Ворзонин запомнил надолго.

В лаборатории, в его кабинете, в ординаторской, — повсюду были менты, словно сегодня у районного отделения УВД была запланирована лекция о профилактике психо-соматических расстройств.

— Присаживайтесь, Павел Родионыч, — немного одутловатый майор, щеки которого значительно превосходили мозговую часть черепа по ширине, указал доктору на кресло. — Поскольку времени крайне мало, разрешите сразу к делу. Я — оперуполномоченный Репко. Зовут меня Николай Евсеевич. Так что, приступим?

Окрестив тотчас собеседника Репкой, растущей почему-то вниз вершком, а вверх корешком, Ворзонин улыбнулся. Ему ничего другого не оставалось, как кивнуть и приготовиться слушать.

— К нам в отделение поступило заявление от гражданки Гачеговой Олеси Николаевны. Она утверждает, что сегодня в районе десяти часов направила к вам свою дочь для прохождения психотерапевтического сеанса. Девочка до сих пор домой не вернулась…

— Я не могу отвечать за доставку детей до клиники и обратно, — напустив на себя мнимую раздраженность, начал объяснять Павел, но был тотчас перебит.

— Девочка не выходила из клиники, Павел Родионыч, — спокойно возразил Репка. — В этом все дело.

— Ну, так ищите ее. Может, она до сих пор в клинике.

— Вы что, видите в услышанном повод для шуток? Что ж, тогда пошутим, — майор вскочил из-за стола и направился к окну, на котором не было шторы. — А эту пробоину вы как объясните?

— Первый раз вижу, — Ворзонин сосредоточенно нахмурил брови и скрестил руки на груди. Если Репка собирается его прижимать к стене, то больше аргументов у него нет. — Мало ли булыжников летает на улице? Вчера днем парни какие-то… то ли из вредности, то ли еще почему… Я стекольщиков вызвал, но все это не так скоро…

— Дорогой Павел Родионыч, — Репка укоризненно покачал головой, проводя пальцем по острой стеклянной кромке. — Помочь нам вы однозначно не хотите. Даже без экспертов здесь ясно, что стекло выбито изнутри, и, судя по зеленым нитям, оставшимся на сколах, занавесочка отсутствующая улетела вместе с тем, кто выпрыгнул. Вас я вызову повесткой, а чтобы у вас было время поразмыслить над ситуацией, пока возьму подписку о невыезде…

— Подождите, так вы думаете, — Ворзонин зачем-то выглянул сквозь пробоину в стекле, но ничего особенного там не увидел. — Вы думаете, что я Марину Гачегову того, выбросил из окна, завернув в занавеску? Вы к этому клоните?

— Мы пока никуда не клоним, — примиряющее развел руками Репка. — Мы собираем информацию. Как только ее станет достаточно для состава преступления, мы вас арестуем. Вот и весь сказ. Пока я лишь напоминаю вам, что чистосердечное признание и помощь следствию зачтутся вам при вынесении обвинительного заключения.

Допросив весь медицинский персонал Центра, Репко приказал зафиксировать «мизансцены» всех помещений, после чего служивые удалились восвояси, оставив Ворзонина в глубоких раздумьях.

Однако долго пребывать в них психотерапевту не пришлось. Буквально следом за представителями закона в клинику «занесло» Кедрача в крайне возбужденном состоянии. Губы режиссера выплясывали такое, что без ста грамм коньяку добиться более-менее внятной речи никак бы не удалось.