— Наконец-то! — обрадовался Изместьев, почувствовав сердцебиение в висках. — А то я уж истосковался весь.

— Здесь спешить нельзя, — урезонил его «инструктор из будущего». — Ты хорошо все взвесил? Обратной дороги не будет, учти. Можешь совершить массу глупостей и будешь жалеть о своем поступке… Время точное? Новогодняя полночь между 1984 и 1985 годом?

— Да, да, я же говорю: шампанское открывал как раз. Пробка ударила раньше времени в открытый глаз, и сердце рефлекторно остановилось. Бракованная бутылка попалась. Сейчас, благодаря этому браку, я имею возможность переписать все заново.

— Единственную возможность, — Поплевко стал осторожно давать задний ход, выезжая на проезжую часть. — Я твой эрмикт перемещу всего один раз. Больше мы никогда не встретимся. Сейчас покажешь место, где случилась клиническая смерть.

— Поехали, поехали, — заерзал доктор. — Конечно, покажу. Сейчас сворачивай направо на Сибирскую… Придя в себя, то есть, родившись заново, я позабыл напрочь, что со мной было в ноябре и декабре. Словно и не было этих месяцев в моей жизни. Ретроградная амнезия.

Поплевко взглянул на Аркадия, как доктор на пациента.

— По-моему, ты очень рискуешь, — покачал он головой. — Я не могу оказать тебе информационной поддержки, к сожалению. Тот промежуток времени, куда ты направляешься, не изучал, не знаю. Пока к себе не вернусь, ничего не могу сделать… А из своего времени в твое обратно — не получится.

— Я все взвесил и обдумал, — как можно тверже заявил Изместьев. — На «попятную» не пойду ни за что.

— Хорошо. Теперь о главном, — Пришелец припарковал машину возле центрального гастронома, снял очки и серьезно посмотрел на пассажира. — Возможность у тебя будет лишь одна. Четко фиксированная во времени. Промедлишь — пеняй на себя. Это очень трудно: убить себя в нужную минуту. Спустя эту «смертельную» минуту, ты должен прекратить попытки суицида. Иначе будет просто смерть, без эрмикции. Это ты усек? Пре-кра-тить!!! Рассудок должен быть идеально трезвым. Движения — хладнокровными. Как ты собрался убивать себя?

— Прыгну вниз башкой с шестнадцатого этажа на асфальт, — выпалил словно вызубренный урок доктор.

— Ты пока еще не прыгнул, а башка уже не варит, — Пришелец начал загибать пальцы на руке. — Время полета надо учитывать, раз. Если кто-то увидит тебя на балконе, готовящимся к прыжку, — заорет, начнется паника. У многих есть мобильники с видеокамерами, начнут снимать самоубийцу. И три — ты можешь просто не умереть. Покалечишься на всю жизнь, станешь инвалидом, всю оставшуюся будешь локти кусать… Если сможешь, разумеется.

Похоже, в этом туманном будущем жизнь человеческая совсем обесценилась, раз у Клойтцера язык не деревенеет при произношении подобного:

— Не проще ли пулю в висок или гильотину? Быстро, надежно, опять же — во времени не ошибешься. С повешением также расплывчато. В петле каждый по-разному себя ведет. Бывает, и минуту мается. А этого достаточно, чтобы не попасть в эрмикт.

— Знаем мы этот анекдот, — чтоб как-то рассеять атмосферу суицида, концентрация которой в салоне крепчала с каждой секундой, почти выкрикнул Изместьев. — Покойник, как необузданный конь, не сразу привыкает к веревке, подергается сначала… А потом, спустя какое-то время…

Как ни пытался Аркадий выдавить из себя подобие хохота, уголки губ Пришельца даже не дрогнули.

— Наверное, я засмеюсь как-нибудь позже, — извиняющимся тоном процедил тот. — А теперь поговорим о том, как отнесутся твои близкие к твоему… уходу.

Тут Изместьев взвился так, словно косточка от сливы, проглоченная накануне, закупорила «движение по туннелю» на самом завершающем этапе:

— Это пусть тебя не волнует! Уговор есть уговор! Мы договаривались «баш на баш».

— Но Эрмикт-Конвенкциия категорически запрещает перемещение в случаях угрозы для чьей-то жизни, в том числе не рождения и упущенного рождения… — тоном адвоката в суде «задекларировал» Поплевко. — Она потребует письменное согласие родственников. И пока я им это не представлю…

— Ха-ха-ха, — гомерически запульсировал доктор, проверяя на прочность коленями бардачок. — А как же я представлю письменное согласие, если до вашего чертового времени можно лишь… душой добраться?!

— Элементарно! — из каменных губ Поплевко, казалось, вырывается пламя, как из доменной печи. — Естественным способом: Ты положишь документ, куда я скажу. Он благополучно сохранится до наших времен, и я, оказавшись в своем теле и своем времени, найду бумагу без проблем. Поверь, амбулаторную бумаженцию Поплевко было найти в сто раз сложней. А здесь все сохранится, как в Швейцарском банке!

Изместьев почувствовал, как комфортабельное сиденье иномарки уплывает из-под его ягодиц. Железобетонная правота Клойтцера выводила из себя. Хотелось вгрызться зубами в его худосочный подбородок и хрустнуть, как куриное крылышко.

— Почему ты меня не предупредил? Я бы не стал тебе помогать в твоей долбанной миссии. — прошипел доктор. — А сейчас, когда я уже настроился, когда я готов. Ты вдруг заявляешь…

— Ты лучше энергию своих эмоций направь на оформление бумаг, — поучительно вещал Поплевко, рискуя «схлопотать» ребром ладони по шее в любой момент. — У тебя время есть. Мы можем договориться на завтра, или через неделю, скажем… Я лишь покажу, куда спрятать документ. Заверенный печатями…

— Что?! Печатями? — доктору показалось, что он ослышался. — И у вас бюрократия процветает? Как и мафия, она бессмертна. Вот это номерок! Вот это томограмма, мать твою!

В его «медицинской» голове вертелись планы — один коварней другого. Обстоятельства складывались так, что «руководить» перемещением Клойтцер мог лишь из будущего. Значит, бить его сейчас не следует, надо отправлять. Но от этого глагола веяло такой безысходностью-безнадегой, что сводило скулы. Улететь-то он улетит, а доктор останется один на один со своей неосуществленной мечтой… Такой манящей, такой влекущей… К тому же, калечить Поплевко бесполезно: все это направлено на бренную плоть, а не на душу. Следовало повернуть ситуацию, сломать, перекроить.

Дилетанты, недоучки… Иначе и не назовешь. Все вокруг — круглые идиоты. И родители в том числе, как это ни печально констатировать. Что может быть примитивней, чем воспринимать наркоту исключительно как средство получения неземного кайфа? Как средство ухода от рутинных проблем, от текучки? Это то, что лежит на поверхности, что не объехать, не перепрыгнуть. Самое очевидное. Но не это главное, и Савел для себя открыл это давно.

Мало кто рассматривает «кумар» как попытку «сдвинуть» сознание для того, чтобы увидеть большее. Паранормальное, если хотите. Заглянуть за грань. А это так! Другие миры существуют, они не где-то, а рядом, здесь, стоит лишь руку протянуть. Только протянуть в нужном направлении. И в нужном времени.

Для этого стоит вынырнуть из реальности на мгновение. Обычному человеку никогда не увидеть того, что является Савелу под кайфом. Обычный мирянин не в силах оценить и сотой доли красоты тех марсианских пустынь, кратеров Меркурия, где Савелий бывает чуть не каждый день… Или почти каждый день. Не говоря уже о городах — аквариумах.

То, что с отцом творится что-то экстраординарное, Савелий также увидел в одном из своих заплывов: вокруг родителя мерцало оранжевое свечение, ореол. Вначале парень не обратил на это никакого внимания. Ну, чего не бывает в наркотическом отрубе! А потом, когда свечение сгустилось, стало ярче, Савел задумался. Было о чем.

Странное то было состояние. К обычному «пофигизму» примешивалась нешуточная тревога: отец что-то задумал, это сомнению не подвергалось. Пару раз Савел начинал шпионить за отцом, но всякий раз Изместьев — старший уходил от погони за счет лучшей технической оснащенности: то какая-нибудь жутко упакованная «гурами» подвозила его на своем «кабриолете», а у сына не было в наличии в этот момент ни средств, ни желания бросаться за отцом в погоню; то у Савела вдруг наклевывалось нечто, чего нельзя было перенести на другой промежуток времени, и он переключался на это нечто.