«Здесь, конечно, спокойней, размеренней жизнь течет… Словно и войны нет, — рассуждал Аркадий, поднимаясь в лифте на четвертый этаж и осматривая скучающих коллег в застиранных халатах. — Стрессов значительно меньше, динамики почти никакой, дефибриллятором реже пользуешься, в подключичку вкалываешься раз в месяц небось… Только я так, наверное, уже не смогу. Раньше надо было выбирать!»

— Кого? Поплевко, а, аквалангиста этого, — бородатый коллега в тесной ординаторской долго тер затылок, прежде чем ответить Изместьеву на вопрос. Потом неожиданно перекрестился. — С божьей помощью. Его здесь нет и быть не может. С утреца, сердешного, к психам определили. Дезориентация вышла-с! Слава богу, не успел напортачить ничего. А мог бы! Ой, мог бы!

— Что он мог напортачить? — обиделся, словно за родного брата, Изместьев. — И за что его в психушку? Я с ним разговаривал… не так давно. И у меня не сложилось впечатления, что у парня какие-то проблемы… с этим самым.

Коллега подозрительно взглянул на него, шмыгнул носом, затем зачем-то взял стопку историй болезни, да так и остался стоять, прижимая ее к груди, будто щит, на случай если Изместьев вдруг вытащит из-за пазухи шпалер и разрядит в его куриную грудь, не защищенную бронежилетом, всю обойму.

— Стало быть, вы знаете, что он сбежал от нас, — выпалил бородатый, чувствуя себя по меньшей мере защитником Зимнего дворца в горячие октябрьские дни далекого семнадцатого. — И лишь по чистой случайности нам… удалось его обнаружить… Локализовать, так сказать, лазутчика, понимаешь! И где бы ты думал, господи! В гинекологии. Можно сказать, в святая святых.

— Что он там делал? — насторожился Изместьев. — Каким ветром занесло, спрашивается?

— Не поверишь, — прыснул бородатый, отложив стопку историй в сторону. — Уговаривал одну многостаночницу-стахановку сохранить беременность. И чего он только не пел ей на ушко при этом! А мне потом манстырил, будто бы от этого зависит будущее всего человечества. Чувствуешь, чем попахивает? Короче, экспонат явно не от мира сего.

— Ты даже приблизительно не представляешь, — резюмировал Аркадий, воткнув в лежащую на столе стопку историй указательный палец, — от какого он мира.

Выяснив, в каком отделении городской психобольницы сейчас находится Пришелец, Аркадий покинул ординаторскую. Блондинка была не против еще немного «подшабашить» таксисткой:

— Аппетит нагуляешь, — подмигнула она, выруливая со стоянки, — глядишь, мне больше достанется. Ночью.

Но Аркадий ее не слушал. У него в голове вибрировали последние слова бородатого «уговаривал сохранить беременность». Что бы это значило? А Пришелец времени зря не терял! Какой прыткий оказался, однако! Но зачем ему уговаривать проститутку сохранить беременность?

— Креза по курсу! — гордо отрапортовала блондинка, притормаживая у деревянного забора. — На территорию, кроме шизовозов, никого не пускают. Так что, извини, придется пешочком стометровку отмерить. Ты нормы ГТО в детстве сдавал? И кто тебе здесь мог понадобиться? Ты меня напрягаешь, Штирлиц!

Изместьев вспомнил занятия на кафедре психиатрии, лекции профессора Куськова по маниакально-депрессивному синдрому, и ему стало по-настоящему жаль Поплевко. Одно дело — абстрактно рассуждать на тему чрезмерно возросшей нагрузки на психику горожан за счет динамизма времени, и совсем иное — оказаться в самой гуще умалишенных. Инакомыслящих, инаковидящих и инакослышащих. А если добавить к этому, что ты несколько дней назад (предположим только!) жил в совершенно ином мире, лишенном тех пороков, в которые тебе приходится окунаться теперь… Получался не просто ужас, а апокалипсис.

Вопрос, которым встретил студентов в далеком девяностом седеющий ассистент, поверг тогда в глубокую прострацию как старосту группы, так и остальных:

— Скажите, вас с газировки не пучит?

Многозначительно переглянувшись, будущие доктора замотали головами. На лице многих застыло буквально следующее: «Здесь не только лечатся психи, но и те, кто работают…»

Признанный острослов Генка Курочкин не замедлил уточнить:

— Разве что с пива, и то — немного.

Ассистенту, которого звали Лев Зиновьевич, однако, доставило немалое удовольствие наблюдать, как студенты среагируют на услышанное. Он даже озвучил мысль, появившуюся в воздухе:

— Профиль кафедры накладывает отпечаток на ее сотрудников, не так ли? Или вы думаете иначе?

Он вообще любил подолгу разглядывать мух на потолке, рассуждать о засухе в средней полосе России и насвистывать что-то одному ему известное сквозь дырку между передними зубами.

А уж когда началось знакомство с больными, там сомнения окончательно развеялись: накладывает, и еще как! Слушать рассуждения больных шизофренией, мягко говоря, без улыбки неподготовленному человеку было невозможно. Когда же вся группа, тщетно исчерпав все попытки сдерживаться, буквально каталась по полу во время проповедей одного из «пророков», на каменном лице Льва Зиновьевича как бы запечатлелось:

«И это — будущие врачи? Не смешите меня!»

Пришельца Изместьев обнаружил «на вязках». Парень лежал в небольшом закутке без присмотра, будучи привязан к деревянной кровати. По еле уловимому запаху ацетона доктор понял: диабет у парня от многочисленных стрессов и отсутствия адекватного лечения обострился. В запавших глазах больного читался нешуточный страх. Аркадию невольно вспомнились рассказы о фашистских застенках, о концлагерях и гетто.

— Ты что, буянил, дружище? — как можно веселее спросил Вениамина. — Спокойных таким пыткам обычно не подвергают…

— Я не выполнил миссию, — охрипшим голосом пожаловался Поплевко. Интонация была такой, словно он прыгал последним из горящего самолета, а парашюта не осталось. — Под названием «Маркиз». Остальное — не важно. Все под угрозой… Аркадий Ильич, второй такой возможности может не быть.

— Почему? — отчаянно заморгал Изместьев, вспоминая прочитанные фантастические романы. — Разве снова нельзя прислать человека? Ну, оттуда… Из будущего, так сказать.

— Если меня не освободят в ближайшие двое суток, все пропало, — хрипел псевдо-Вениамин, обдавая доктора ацетоновым ароматом. — Ближайшая достоверно зафиксированная клиническая смерть случится через несколько месяцев где-то на юго-западе Канады. Не забывайте, что я имею в виду середину XXI века. Точной сохранившейся информации об удачных реанимациях там катастрофически мало. Даже на электронных носителях.

— Но если использовать, — предположил Изместьев, испугавшись собственной смелости, — это же тело, бумаженция-то, как ты утверждал, сохранилась…

— Ага, спасибо, доктор. — Поплевко снисходительно прищурился. — Воспользоваться и вытолкнуть при этом меня к чертям собачьим. Какой в этом прок? Где гарантия, что повторная эрмикция будет более удачной? Тело то же самое, риски те же… А я, стало быть, как попкорн.

— Я смотрю, — присвистнул Аркадий, — ты неплохо научился шкворчать по-нашему. Как будто на зоне побывал.

— Было бы желание, санитары мигом научат, — ухмыльнулся Вениамин и неожиданно заплакал, задергал повязками, которые прочно фиксировали его конечности. — Я завалил миссию. Уже ничего не исправить. Грандиозные усилия — насмарку, прорыва не будет!

Напрягшись внутренне, Изместьев саркастически заметил:

— Умолять проститутку сохранить беременность — тоже мне миссия! Вот если бы ты собрался предотвратить какую-нибудь крупную кражу музейных экспонатов, их вывоз за границу, стихийное бедствие или глобальную техногенную катастрофу…

— Много вы понимаете! — на лице Поплевко отразилась внутренняя борьба: посвящать «чужака» в секретные планы «пентагона» или сохранить все «за семью печатями». Победил здравый смысл. — Я уже, кажется, говорил вам о важнейших открытиях в генетике. Но генная инженерия — очень наукоемкое, затратное и, главное, длительное удовольствие. То есть растянутое во времени, долго приходится ждать результата. Гораздо проще и выгодней скорректировать прошлое. Подогнать его, так сказать, под текущую ситуацию…