Вот где кроется его самый неразрешимый комплекс. Вот почему он не встречается с девушками. Не здесь ли гнездятся причины всех его бед и большинства опрометчивых поступков в жизни?

Она смотрела, не отрываясь, на «главный» орган сына, и слезы текли по ее щекам: за что? Она отлично помнила этот «медицинский прыщик» в далеком младенчестве Савелия. Так с тех пор прошло столько лет, кто мог предположить, что он ничуть не увеличится!

Есть наверняка какие-то лекарства, процедуры. Ольга точно не знала, скорее, надеялась на чудо. Ни к какому врачу Савелий идти не согласится. Более того, если он узнает про материнскую осведомленность, то не простит никогда. Такое не прощают, тем более — Савелий. Ольга хорошо знала своего сына.

А если попробовать попросить Аркадия, все-таки это чисто мужской вопрос, и с ним должен разбираться мужчина. Но Аркадий исчез, растворился в темноте заоконной, и вряд ли появится в ближайшее время. Она опять осталась один на один с проблемой. Вернее, они с Савелием остались одни. Аркадий, муж и отец, сбежал, струсил. Уклонился, как сейчас говорят.

«Опенок» в ее пальцах неожиданно вздрогнул, начал крепнуть. Ольга готова была сгореть от стыда, но оторвать глаз от того, что держала в этот момент в руке, была не в силах. Да, микроскопический, но… какой красивый, величественный. Что она делает? Она «съехала по фазе»? Это ее сын, которого она качала на руках, не спала из-за него ночами. Когда он во втором классе подбил глаз однокласснику, ей стоило немалых усилий уговорить родителей пострадавшего не заявлять в милицию. А когда его укачало в автобусе, возвращавшегося после экскурсии лет десять назад, и он умудрился опорожнить весь желудок на голые колени одноклассниц, ей казалось, что в школе ему не удержаться никак… Да мало ли что было раньше.

Краем глаза Ольга заметила, что лицо сына разгладилось, дыхание стало глубже. Когда Савелий бывал под воздействием наркотиков, лицо у него имело другое выражение, уж она-то знала.

Она не заметила, как сползла на пол ее косынка, как она расстегнула свои брюки, чтобы не стеснять движений. Ему было хорошо, и это — главное. Ради удовольствия сына она готова была … на многое, если не на все.

Отчего-то пересохло во рту. Кажется, она немного потеряла контроль над собой… Насколько — немного? Что она делает?! Что?!

Спустя полчаса, вся в поту, в прихожей она уперлась лбом в стену. Никакими сказочками о благополучии сына этого не объяснить. То, что произошло, называлось по-другому. Ей тоже было… сказочно хорошо. Как давно уже не бывало.

Полный бред!

Этому в мед академии не учат. Не дают даже самых общих понятий, самых приблизительных. Как ввести человека в кому, чтобы он благополучно улетел в далекое будущее, освободив тело для другого, который не известно где пребывал все это время. (Уж не в будущем ли, на месте того, кто столь бесцеремонно вытеснил его с насиженного места?! Вот повезло-то парню!)

Возможно ли, чтобы после комы все вернулось на круги своя? Человек проснулся прежним, каким жил до этого: со своими прибамбасами, словами-паразитами, привычкой где попало грызть ногти…

Определенно, к этому отечественная медицина пока не готова. В современной психиатрии применяются так называемые инсулиновые шоки. К примеру, больным шизофренией целенаправленно на небольшой срок понижают сахар крови ниже критического, чтобы сознание на какое-то время покинуло мирянина… При этом, как в компьютере, происходит «перезагрузка файлов» нервной системы, после которой человек воспринимает мир несколько иначе.

То же самое предстояло сотворить Изместьеву с Вениамином Поплевко образца последних дней. По словам Пришельца, этого будет вполне достаточно, чтобы его «голографическая сущность» в мгновение ока перенеслась в будущее. Вернется ли на его место прежний «Венечка» — вопрос из разряда «Есть ли жизнь на Марсе?». Но — посмотрим, утро вечера мудренее.

Аркадий сидел в ординаторской Отделения неврозов и вполуха слушал, как заведующий «выпускал пар» по поводу «выписки» больного Поплевко:

— Артисты, Тарантины, твою мать! Так поступать с психиатрией! Они, видите ли, пошутить решили! Интересно им, понимаешь, убедительно ли они брешут! Ты-то куда смотрел, реаниматор хренов?

— Вот те крест, Антоныч, реанимация как реанимация, — притворно «включился» Изместьев, не забыв осенить себя крестным знамением. — Все диабетики так из ком возвращаются. Ничего особенного. Да ты у коллег моих можешь спросить. Не один я с ним корячился.

— И страусиха эта евонная… Кристина, кажется. Натурально руки заламывала, — сгорбившись, словно вождь мирового пролетариата, заведующий «торил» все новые и новые пути по ординаторской. — Я тебе скажу! По Станиславскому… я поверил, честно… Ну, стервь! Вот, поколение, а? С чем шутят, с чем шутят? Ни стыда, ни совести… Нас вообще, за лохов держат. И как натурально у них получилось!

«Еще бы не натурально! — со злорадством усмехнулся про себя доктор. — Сам Ворзонин Поплевко инструктировал. Он и тебя, сердешного, „одухотворил“ вон как, зрачки до сих пор по полтиннику. Здесь как раз удивляться нечему. Удивительно будет дальнейшее перемещение… во времени. Или, как это у них… эрмикция, кажется. Вот там у тебя мозги точно в осадок выпадут. Если, разумеется, тебе „посчастливится“ присутствовать при этом».

Что ж, если светило психиатрии так убивается, значит, у него, Изместьева, действительно, все получилось. Осталась «мелочь»: тщательно «перетереть» с Поплевко все нюансы его, Аркадия, полета (эрмикции, конечно же!) на двадцать лет назад, заручиться железной гарантией парня.

Хотя… Какая тут, к лешему, гарантия?! Придется полностью положиться на порядочность и благополучное возвращение Карла Клойтцера. Уж таковы особенности этой (будь она неладна!) эрмикции, что управлять процессом можно лишь оттуда, из далекого будущего. Куда Изместьева никакими коврижками не заманишь.

Зачем? Ему предстоит нырнуть в полную неизвестность под названием прошлое. Доктор твердо решил: он прыгнет с шестнадцатого этажа на асфальт. Обязательно вниз головой. От бренного тела ничего не должно остаться, душу просто вышибет. Душу… Клойтцер рассмеялся бы, услышав, как Аркадий величает голографическую составляющую.

Главное — не ошибиться со временем. Но пока об этом думать рано. Ему удалось претворить в жизнь сложнейшую комбинацию, было бы досадной глупостью — все «запороть» в самом конце. Нет, он не допустит этого. Терпения и выдержки у него хватит!

— А где сейчас Поплевко? — решил-таки наконец он прервать поток возмущения заведующего.

— Ясный перец, где, — удивленно уставился тот на коллегу. Дескать, и сам догадаться мог бы, не вчера родился. — Со страусихой своей. Обмывают, небось, премьеру удачную… Вокруг аплодисменты одни, рукоплескания. Фуршетик, так сказать.

Аркадий поднялся и спешно направился к выходу. Перед самой дверью тормознул и бросил через плечо:

— А вот в этом я ох как сомневаюсь.

— В чем? — раздалось за его спиной.

— В том, — он замолчал на секунду, размышляя, стоит ли посвящать психиатрию в нюансы, ее не касающиеся, наконец, чувство ответственности перед коллегой перевесило, и он пояснил: — что Поплевко сейчас со своей, как вы выразились, страусихой. Ему сейчас не до нее.

Оставив заведующего наедине со своим недоумением, Аркадий закрыл за собой дверь и направился по коридору в направлении лестницы.

Не успел он отойти от ограды областной психобольницы, как его тотчас подрезал золотистый «Рено-Логан». Единственное, о чем успел подумать доктор, так это о Люси: девушка сочла недостаточными его усилия в ту злополучную ночь и последовавшее за ней утро.

К счастью, он ошибся. За рулем сидел Поплевко, на носу его были модные солнцезащитные очки, а во рту — длинная ментоловая сигарета.

— Что, думаешь, раз тело не свое, можно и пакостить в него, сколько влезет? — укоризненно начал доктор, усаживаясь рядом с Пришельцем и пытаясь выхватить у того изо рта курево. — В нем еще кому-то жить да жить…