"— Садитесь, сэръ, — сказалъ кто-то, и въ то же время дядя почувствовалъ y себя на плечѣ чью-то руку, — вы записаны на внутреннее мѣсто. Вамъ, я полагаю, лучше сѣсть теперь же.

"— Я записанъ? — произнесъ дядя, оборачиваясь.

"- Разумѣется.

"Дядя мой, джентльмены, не могъ возразить ничего, до того онъ былъ озадаченъ. Конечно, это было удивительно, но еще чуднѣе показалось дядѣ, что, хотя здѣсь тѣснилась цѣлая толпа и ежеминутно прибывали новыя лица, но нельзя было объяснить, откуда они появлялись: казалось, что они родятся какимъ-то страннымъ образомъ изъ воздуха или изъ земли и исчезаютъ тѣмъ же путемъ. Лишь только разсыльный сдавалъ свою ношу въ дилижансъ и получалъ свое вознагражденіе, онъ поворачивался и уходилъ, но прежде, чѣмъ мой дядя успѣвалъ выразить удивленіе и рѣшить, куда пропалъ разсыльный, полдюжины новыхъ разсыльныхъ уже торчали на томъ же мѣстѣ и гнулись подъ тяжестью ношъ, которыя казались до того громадными, что должны были ихъ раздавить. И пассажиры были одѣты какъ-то странно: всѣ въ длинныхъ, широко окаймленныхъ, вышитыхъ кафтанахъ, съ большими манжетами и беъь воротниковъ. И въ парикахъ, джентльмены, — большихъ, настоящихъ парикахъ съ косой назади. Дядя не могъ понять рѣшительно ничего.

"— Ну, садитесь же, что ли, вѣдь ужъ пора, — повторилъ человѣкъ, обращавшійся прежде къ дядѣ. Онъ былъ одѣтъ въ платье почтоваго кондуктора, былъ тоже въ парикѣ и съ громадными манжетами на своемъ кафтанѣ; въ одной рукѣ онъ держалъ фонарь, a въ другой громадную двухстволку, готовясь въ то же время, запустить эту руку въ свой маленькій дорожный ящикъ. — Сядете-ли вы, наконецъ, Джекъ Мартинъ? — сказалъ онъ, поднося фонарь къ лицу моего дяди.

"— Позвольте! — произнесъ дядя, отступая на шагъ или два. — Это совсѣмъ ужъ безцеремонно!

"— Такъ стоитъ на путевомъ листѣ,- возразилъ кондукторъ.

"— И не стоитъ передъ этимъ "мистеръ?" — спросилъ дядя, потому что онъ находилъ, джентльмены, что кондукторъ, котораго онъ совсѣмъ не зналъ, называя просто-напросто Джекомъ Мартиномъ, позволяетъ себѣ вольность, которую, конечно, не допустило бы почтовое управленіе, еслибъ только этотъ фактъ дошелъ до его свѣдѣнія.

"— Нѣтъ, не стоитъ, — хладнокровно отвѣчалъ кондукторъ.

"— И за путь заплочено? — полюбопытствовалъ дядя.

"— Разумѣется! — отвѣчалъ кондукторъ.

"— Заплочено?… — произнесъ дядя. — Въ такомъ случаѣ… который дилижансъ?

"— Вотъ этотъ, — сказалъ кондукторъ, указывая на старомодный эдинбурго-лондонскій мальпостъ, y котораго были уже отворены дверцы и подножки опущены. — Стойте… вотъ и другіе пассажиры. Пропустите ихъ впередъ.

"— При этихъ словахъ кондуктора появились, прямо подъ носомъ y моего дяди, нѣсколько пассажировъ. Впереди всѣхъ шелъ молодой джентльменъ въ напудренномъ парикѣ и небесно голубомъ кафтанѣ, вышитомъ серебромъ, очень полномъ и широкомъ въ полахъ, которыя были обшиты накрахмаленнымъ полотномъ. Тиджинъ и Уэльпсъ торговали ситцами и льняными тканями для жилетовъ, поэтому дядя разузнавалъ матеріи съ перваго взгляда. На пассажирѣ были еще короткіе штаны и родъ штиблетовъ, надѣтыхъ поверхъ его шелковыхъ чулковъ; башмаки съ пряжками; на рукахъ манжеты; на головѣ треугольная шляпа; съ боку длинная тонкая шпага. Полы его жилета доходили до бедеръ, a концы галстуха до пояса. Онъ важно приблизился къ дверцамъ кареты, снялъ свою шляпу и продержалъ ее надъ своею головою, вытянувъ руку во всю длину и оттопыривъ при этомъ мизинецъ въ сторону, какъ дѣлаютъ многіе щепетильные люди, держа чашку чая; потомъ сдвинулъ ноги, отвѣсилъ глубокій поклонъ и протянулъ впередъ свою лѣвую руку. Мой дядя хотѣлъ уже подвинуться впередъ и отъ всего сердца пожать протянутую руку джентльмена, какъ вдругъ замѣтилъ, что всѣ эти учтивости относились не къ нему, a къ молодой леди, которая показалась въ эту минуту y подножки и была одѣта въ старомодное зеленое бархатное платье съ длинною таліею и корсетикомъ. На головѣ y нея не было шляпки, джентльмены, a была она закутана въ черный шелковый капюшонъ, но когда она оглянулась на минуту, готовясь войти въ дилижансъ, дядя увидѣлъ такое восхитительное личико, какого не встрѣчалъ никогда, — даже и на картинкахъ. Она вошла въ карету, придерживая одною рукою свое платье, и дядя говаривалъ всегда, съ прибавленіемъ крѣпкаго словца, когда разсказывалъ эту часть исторіи, что онъ и не повѣрилъ бы, что ноги и ступни могутъ быть доведены до такой степени совершенства, если бы не удостовѣрился въ томъ собственными глазами.

"Но при одномъ мимолетномъ взглядѣ на чудное личико этой леди дядя примѣтилъ, что на ея лицѣ выражался испугъ, и она смотрѣла совсѣмъ потерянной; она бросила на дядю умоляющій взглядъ, онъ замѣтилъ тоже, что молодой человѣкъ въ напудренномъ парикѣ, несмотря на выказанную имъ любезность, можно сказать самую великосвѣтскую, ухватилъ леди прекрѣпко за руку возлѣ кисти, при входѣ ея въ карету, и немедленно послѣдовалъ за нею самъ. Какой-то молодецъ необыкновенно подозрительной наружности, въ нахлобученномъ темномъ парикѣ, въ кафтанѣ сливяного цвѣта, въ сапогахъ, доходившихъ ему до ляшекъ, и съ широкой шпагой y бедра, видимо принадлежавшій тоже къ ихъ обществу, усѣлся возлѣ молодой дамы, которая отшатнулась въ уголъ кареты при его приближеніи. Замѣтивъ это движеніе прелестной незнакомки, дядя убѣдился окончательно, что первое его впечатлѣніе было вѣрно и что должна случиться какая-нибудь таинственная и мрачная драма или, по его собственному выраженію, "какая-нибудь гайка развинтилась". Изумительно даже, съ какой быстротою онъ порѣшилъ помочь этой леди въ случаѣ опасности, если только она будетъ нуждаться въ его помощи.

"- Смерть и молнія! — воскликнувъ молодой джентльменъ, схватываясь рукою за свою шпагу, когда дядя мой вошелъ въ карету.

"— Кровь и громъ! — заревѣлъ другой джентльменъ и съ этими словами, вытянувъ свою огромную шпагу изъ ноженъ, ткнулъ ею дядю безъ дальнѣйшей церемоніи. Дядя былъ безоруженъ, но онъ съ величайшею ловкостью стащилъ съ подозрительнаго джентльмена его треугольную шляпу и, подставивъ ея тулью прямо подъ остріе шпаги, смялъ ее, потомъ захватилъ его шпагу за остріе и крѣпко держалъ ее въ своей рукѣ.

"— Ткни его сзади! — закричалъ подозрительный джентльменъ своему товарищу, тщетно стараясь высвободить свою шпагу.

"— Пусть не пробуетъ! — крикнулъ дядя, пуская въ ходъ одинъ изъ своихъ каблуковъ самымъ угрожающимъ образомъ. — Я выбью ему мозги, если таковые имѣются, a если нѣтъ, то расколочу черепъ!

" И, напрягая въ это мгновеніе всѣ свои силы, дядя вырвалъ изъ рукъ подозрительнаго человѣка его шпагу и вышвырнулъ ее въ окно дилижанса; молодой человѣкъ снова прооралъ: "смерть и молнія!" схватился за рукоять своей шпаги съ весьма грознымъ видомъ, однакожъ ея не обнажилъ. Можетъ быть, джентльмены, онъ боялся встревожить молодую леди, какъ говаривалъ мой дядя съ усмѣшкой.

"— Ну, джентльмены, — сказалъ дядя, усаживаясь покойно на своемъ мѣстѣ. — Мнѣ бы не хотѣлось, чтобы въ присутствіи леди случилась чья-нибудь смерть, съ молніей или безъ оной; и мы имѣемъ уже достаточно крови и грома на всю нашу поѣздку; поэтому я васъ прошу, будемъ сидѣть каждый на своемъ мѣстѣ, какъ подобаетъ мирнымъ пассажирамъ… Эй, кондукторъ, поднимите поварской ножъ этого джентльмена.

"Лишь только дядя произнесъ эти слова, кондукторъ появился уже y окна дилижанса со шпагою джентльмена въ рукахъ. Передавая ее, онъ поднялъ къ верху свой фонарь и поглядѣлъ серьезно дядѣ въ лицо, и вдругъ, къ величайшему своему удивленію, дядя увидѣлъ при свѣтѣ этого фонаря, что вокругъ окна тѣснится неисчислимое множество кондукторовъ и каждый изъ нихъ также серьезно смотритъ ему въ лицо. Онъ въ жизнь свою не видывалъ такого моря бѣлыхъ рожъ, красныхъ туловищъ и серьезныхъ глазъ.

"— Это самое странное изъ всего, что мнѣ приходится теперь испытывать, — подумалъ дядя. — Позвольте мнѣ возвратить вамъ шляпу, сэръ!

"Подозрительный джентльменъ принялъ молча свою треуголку, осмотрѣлъ внимательно дыру въ ея тульѣ, но подъ конецъ вздѣлъ ее на верхушку своего парика съ торжественностью, эффектъ которой, однакожъ, пропалъ, такъ какъ джентльменъ неистово чихнулъ, и шляпа свалилась къ нему на колѣни.