"Ночь была темная, бурная, когда дядя заперъ за собою дверь дома судьи. Нахлобучивъ покрѣпче свою шляпу, для того, чтобы не снесло ее вѣтромъ, онъ засунулъ руки въ карманы и, взглянувъ наверхъ, сдѣлалъ краткое наблюденіе надъ состояніемъ атмосферы. Тучи неслись съ крайнею быстротой мимо луны, то совершенно заслоняя ее, то дозволяя ей выглянуть въ полномъ блескѣ и пролить свѣтъ на всѣ окружающіе предметы; затѣмъ, онѣ снова набрасывались на нее съ удвоенной быстротою и снова погружали все въ непроглядную темь. "Право, такъ не годится!" сказалъ дядя, обращаясь къ погодѣ, какъ лично оскорбленный ею. "Это вовсе не то, что мнѣ требуется для путешествія. Рѣшительно не годится!" заключилъ онъ внушительно и, повторивъ это нѣсколько разъ, снова отыскалъ съ нѣкоторымъ трудомъ свое равновѣсіе, потому что y него немножко закружилась голова отъ долгаго смотрѣнія на небо, и пошелъ потомъ весело впередъ. "Домъ судьи находился въ Канонгэтѣ, a дядѣ надо было идти на другой конецъ Лейтскаго бульвара, такъ сказать, съ милю пути. Съ каждой стороны y него высились къ темному небу громадные, узкіе, разбросанные врозь дома, съ фасадами, потемнѣвшими отъ времени, съ окнами, не избѣгнувшими, повидимому, участи человѣческихъ глазъ и потускнѣвшими, впавшими съ годами. Дома были въ шесть, семь, восемь этажей вышиною; этажи громоздились на этажахъ, какъ въ дѣтскихъ карточныхъ домикахъ, бросая темныя тѣни на грубо вымощенную дорогу и еще усиливая ночную темноту. Кое-какіе масляные фонари торчали на большихъ разстояніяхъ другъ отъ друга, но они служили развѣ указаніемъ какихъ-нибудь грязныхъ калитокъ въ сосѣднихъ заборахъ или тѣхъ пунктовъ, на которыхъ общая дорога соединилась, уступами и извилинами, съ разными лежащими около нея низменностями. Поглядывая на всѣ эти предметы съ пренебреженіемъ, взглядомъ человѣка, который видывалъ ихъ и прежде слишкомъ часто и никогда не считалъ достойными своего вниманія, дядя шелъ по серединѣ улицы, заложивъ большіе пальцы каждой руки въ карманы своего камзола, напѣвая по временамъ разные мотивы съ такимъ зыкомъ и одушевленіемъ, что мирные граждане пробуждались отъ своего перваго сна и лежали дрожа въ своихъ постеляхъ, пока звукъ не замиралъ въ отдаленіи. Успокоивъ себя мыслію, что то былъ просто какой-нибудь забулдыга, отыскивавшій свой путь домой, они укрывались потеплѣе и погружались снова въ сонъ.
"Я разсказываю вамъ всѣ эти подробности и упоминаю, что дядя шелъ по серединѣ улицы, держа пальцы въ камзолѣ, для того, чтобы вы убѣдились, что, какъ онъ самъ часто говаривалъ, джентльмены, (и весьма основательно) — въ этой исторіи не было ничего необыкновеннаго, что вы и уясните себѣ, если уразумѣете хорошенько съ самаго начала, что дядя былъ человѣкъ вовсе не романическаго и не суевѣрнаго настроенія.
"Джентльмены, мой дядя шелъ, засунувъ пальцы въ карманы камзола, держась самой середины улицы и напѣвая то любовный куплетъ, то вакхическій, a когда то и другое ему надоѣло, посвистывая мелодическимъ образомъ, шелъ до тѣхъ поръ, пока не достигъ Сѣвернаго моста, соединяющаго на этомъ пунктѣ старый Эдинбургъ съ новымъ. Здѣсь онъ пріостановился на минуту, чтобы поглазѣть на странныя, неправильныя массы огоньковъ, висѣвшихъ одинъ надъ другимъ и иной разъ такъ высоко въ воздухѣ, что они уподоблялись звѣздочкамъ, свѣтящимся съ замковыхъ стѣнъ, съ одной стороны, и Кальтонова холма, съ другой, точно изъ дѣйствительныхъ воздушныхъ дворцовъ, между тѣмъ какъ старый живописный городъ спалъ тяжелымъ сномъ въ туманѣ и мракѣ подъ ними внизу. Голлиродскій дворецъ и часовня, охраняемые денно и нощно, какъ говаривалъ одинъ изъ пріятелей моего дяди, трономъ стараго Артура, высились нахмуренно и мрачно, точно угрюмые геніи надъ древнимъ городомъ. Я сказалъ, джентльмены, что мой дядя остановился на минуту, чтобы оглядѣться; послѣ того, сказавъ любезности погодѣ, которая немного прояснилась, хотя луна уже заходила, онъ, какъ и прежде, величественно пошелъ впередъ, держась съ достоинствомъ середины дороги и посматривая съ такимъ выраженіемъ, какъ будто желалъ встрѣтиться съ кѣмъ-нибудь, кто вздумалъ бы оспаривать y него обладаніе дорогой. Но не встрѣтилъ онъ никого, кто бы захотѣлъ посоперничать съ нимъ насчетъ обладанія ею, и такимъ образомъ дядя продолжалъ свой путь, заткнувъ пальцы въ карманы камзола, кроткій, какъ овца.
"При концѣ Лейтскаго бульвара дядѣ приходилось перейти черезъ большое пустое пространство, отдѣлявшее его отъ переулка, въ который ему слѣдовало повернуть, чтобы прямѣе пройти къ дому. Въ тѣ времена на этомъ пустырѣ находилось отгороженное мѣсто, принадлежавшее одному каретнику, покупавшему y почтоваго управленія старые, негодные къ службѣ дилижансы. Дядя мой, большой охотникъ до всякихъ экипажей, старыхъ, юныхъ или средняго возраста, забралъ себѣ въ голову своротить съ дороги только для того, чтобы взглянуть сквозь частоколъ на старые экипажи каретника, которыхъ, сколько онъ помнитъ, было тутъ съ дюжину въ весьма разрушенномъ и запустѣломъ видѣ. Дядя, джентльмены, былъ человѣкъ пылкій и настойчивый; находя, что сквозь частоколъ плохо видно, онъ перелѣзь черезъ него и, усѣвшись спокойно на старой дрогѣ, принялся весьма серьезно разсматривать дилижансы.
"Было ихъ съ дюжину, было, можетъ быть, и болѣе, — дядя никогда не удостовѣрился въ этомъ въ точности и, какъ человѣкъ крайне правдивый насчетъ цифръ, не хотѣлъ говорить утвердительно о ихъ числѣ,- но сколько бы ихъ тамъ ни было, они стояли нагроможденные въ кучу и въ такой степени запустѣнія, какую только можно себѣ вообразить. Дверцы ихъ были сняты съ петель и брошены прочь, обивка оторвана и только кой-гдѣ еще придерживалась ржавыми гвоздиками; фонари были разбиты, дышла исчезли, желѣзо покрылось ржавчиной, краска сошла. Вѣтеръ свистѣлъ сквозь щели этихъ оголѣвшихъ деревянныхъ останковъ, и дождь, собравшійся на ихъ крышкахъ, падалъ капля по каплѣ во внутренность съ пустыннымъ меланхолическимъ звукомъ. То были, такъ сказать, разлагавшіеся скелеты отшедшихъ экипажей, и въ этомъ пустынномъ мѣстѣ, въ этотъ ночной часъ они казались страшными и наводящими уныніе.
"Дядя сидѣлъ, опершись головою о руки, и думалъ о той озабоченной, суетливой толпѣ, которая каталась въ прежніе годы въ этихъ самыхъ старыхъ каретахъ, a теперь, можетъ быть, измѣнилась и также безмолвствовала, какъ они. Онъ думалъ о томъ множествѣ людей, которымъ эти грязные, заплесневѣлые экипажи приносили ежесуточно и во всякую погоду и трепетно ожидаемыя извѣщенія, и страстно желаемыя отсрочки, и обѣщанныя увѣдомленія о здоровьи и благополучіи, и неожиданныя вѣсти о болѣзни и смерти. Купецъ, любовникъ, жена, вдова, мать, школьникъ, даже малютка, ковылявшій къ двери при щелканьи почтоваго бича, какъ всѣ они ожидали, бывало, прибытія стараго дилижанса! И гдѣ были всѣ они теперь?
"Джентльмены, дядя мой говаривалъ, что онъ помышлялъ обо всемъ этомъ въ то время, но я скорѣе подозрѣваю, что онъ вычиталъ это позднѣе изъ какой-нибудь книжки, потому что самъ же онъ положительно подтверждалъ, что впалъ въ родъ забытья, сидя на старой дрогѣ и глядя на разрушенные дилижансы; онъ былъ внезапно пробужденъ изъ него какимъ-то звучнымъ церковнымъ колоколомъ, пробившимъ два часа. Дядюшка же былъ обыкновенно такой неторопливый мыслитель, что дѣйствительное обдуманіе всѣхъ вышесказанныхъ вещей заняло бы его, по крайней мѣрѣ, до половины третьяго. Я держусь поэтому того мнѣнія, джентльмены, что мой дядя впалъ въ родъ забытья, не успѣвъ подумать рѣшительно ни о чемъ.
"Какъ бы тамъ ни было, впрочемъ, церковный колоколъ пробилъ два. Дядя мой проснулся, протеръ себѣ глаза и вскочилъ на ноги отъ изумленія.
"Лишь только пробило два часа, въ одно мгновеніе все тихое и пустынное мѣсто оживилось и закипѣло дѣятельностію. Дверцы дилижансовъ снова висѣли на своихъ петляхъ, обивка была въ порядкѣ, желѣзныя части блестѣли заново, краска посвѣжѣла, фонари горѣли; на всѣхъ козлахъ были подушки и длинные чехлы, разсыльные совали пакеты въ каждый экипажный карманъ, кондукторы укладывали сумки съ письмами, конюхи выливали ведра воды на поновленныя колеса, рабочіе налаживали дышла къ каждому дилижансу, явились пассажиры, прислуга тащила ихъ чемоданы, кучера запрягали лошадей — однимъ словомъ, было совершенно ясно, что каждый изъ находившихся тутъ экипажей сноровлялся въ путь. Джентльмены, дядя мой при этомъ зрѣлищѣ вытаращилъ глаза до такой степени, что потомъ, до самой послѣдней минуты своей жизни, дивился, какъ это онъ не утратилъ способности снова закрывать ихъ.
