Веселая леди покачала головой съ видомъ соболѣзнованія и симпатіи и, обращаясь къ Самуэлю, спросила: неужели отецъ его не сдѣлаетъ никакихъ усилій надъ собою?
— A я вотъ и вчера, и третьяго дня говорила ему, м-ръ Самуэль, — сказала сердобольная леди, — что, дескать, печалиться не къ чему, м-ръ Уэллеръ, и горемъ не воротишь потери. Не унывайте, говорю, и пуще всего не падайте духомъ. Что дѣлать? Мы всѣ жалѣемъ о немъ и рады Ботъ знаетъ что для него сдѣлать. Отчаяваться еще нечего: нѣтъ такихъ напастей въ жизни, которыхъ бы нельзя было поправить, какъ говорилъ мнѣ одинъ почтенный человѣкъ, когда умеръ добрый мужъ мой.
Кончивъ эту утѣшительную рѣчь, сердобольная леди прокашлялась три раза сряду и обратила на м-ра Уэллера взглядъ, исполненный безконечной преданности и симпатіи.
— А не угодно-ли вамъ выйти отсюда вонъ, сударыня? — сказалъ старый джентльменъ голосомъ рѣшительнымъ и твердымъ. — Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Извольте, м-ръ Уэллеръ, — отвѣчала сердобольная леди. — Я говорила вамъ все это изъ сожалѣнія, сэръ.
— Спасибо, тетушка, спасибо, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Самуэль, вытури ее вонъ и запри за нею дверь.
Не дожидаясь исполненія этой угрозы, сердобольная леди стремительно выбѣжала изъ комнаты и захлопнула за собою дверь. М-ръ Уэллеръ старшій вытеръ потъ со своего лба, облокотился на спинку креселъ и сказалъ:
— Надоѣли, проклятыя! Вотъ что, другъ мой Самми; останься я здѣсь еще на одну только недѣльку, эта женщина силой заставитъ меня жениться на себѣ.
— Будто бы! Развѣ она такъ влюблена въ тебя? — спросилъ Самуэль.
— Влюблена! Какъ не такъ! Просто блажитъ, чортъ бы ее побралъ. Сколько ни гони ее, она все увивается здѣсь, какъ змѣя. Будь я запертъ въ патентованномъ браминскомъ сундукѣ, она въ состояніи вытащить меня даже оттуда, Самми.
— Неужели! Что-жъ она такъ льнетъ?
— A вотъ поди ты, спрашивай ее, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, разгребая съ особенной энергіей уголья въ каминѣ. — Ужасное положеніе, другъ мой Самми! Я принужденъ сидѣть y себя дома, словно какъ въ безвыходной тюрьмѣ. Лишь только мачеха твоя испустила духъ, одна старуха прислала мнѣ окорокъ ветчины, другая горшокъ съ похлебкой, третья собственными руками приготовила мнѣ кипятку съ ромашкой. Бѣда, да и только! И вѣдь всѣ онѣ вдовицы, Самми, кромѣ вотъ этой послѣдней, что принесла ромашку. Это — одинокая молодая леди пятидесяти трехъ лѣтъ.
Самуэль бросилъ, вмѣсто отвѣта, комическій взглядъ. Старый джентльменъ между тѣмъ, снова вооружившись кочергой, ударилъ со всего размаха по углямъ, какъ будто онъ собирался поразить ненавистную голову какой-нибудь вдовы.
— Я чувствую, Самми, что одно мое спасеніе — на козлахъ, — замѣтилъ старецъ.
— Это отчего?
— Да оттого, другъ мой, что кучеръ можетъ знакомиться съ тысячами женщинъ на разстояніи двадцати тысячъ миль и при всемъ томъ никто не имѣетъ права думать, что онъ намѣренъ жениться на которой-нибудь изъ нихъ.
— Да, тутъ есть частица правды, — замѣтилъ Самуэль.
— Если бы, примѣромъ сказать, старшина твой былъ кучеромъ или извощикомъ, думаешь-ли ты, что на судѣ присяжныхъ произнесли бы противъ него этотъ страшный приговоръ? Нѣтъ, другъ мой, плоха тутъ шутка съ нашимъ братомъ. Присяжные непремѣнно обвинили бы безсовѣстную вдову.
— Ты увѣренъ въ этомъ?
— Еще бы!
Съ этими словами м-ръ Уэллеръ набилъ новую трубку табаку и послѣ глубокомысленнаго молчанія продолжалъ свою рѣчь въ такомъ тонѣ:
— И вотъ, другъ мой, чтобы не попасть въ просакъ и не потерять привилегій, присвоенныхъ моему званію, я хочу покинуть это мѣсто разъ навсегда, жить себѣ на ямскихъ дворахъ, въ своей собственной стихіи.
— Что-жъ станется съ этимъ заведеніемъ? — спросилъ Самуэль.
— Распродамъ все какъ есть и изъ вырученныхъ денегъ двѣ сотни фунтовъ положу на твое имя въ банкъ для приращенія законными процентами. Этого именно хотѣла твоя мачеха: она вспомнила о тебѣ дня за три до смерти.
— Очень ей благодаренъ, — сказалъ Самуэль. — Двѣсти фунтовъ авось мнѣ пригодятся на черный день.
— A остальную выручку также положу въ банкъ на собственное свое имя, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій;- и ужъ, разумѣется, какъ скоро протяну я ноги, другъ мой Самми, всѣ эти денежки, и съ процентами, перейдутъ въ твой собственный карманъ. Только ты не истрать ихъ за одинъ разъ, не промотай, сынъ мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и съ этимъ наслѣдствомъ какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься отъ вдовы, можно будетъ надѣяться, что изъ тебя выйдетъ хорошій человѣкъ.
Этотъ спасительный совѣтъ, казалось, облегчилъ тяжкое бремя на душѣ м-ра Уэллера, и онъ принялся за свою трубку съ просіявшимъ лицомъ.
— Кто-то стучится въ дверь, — сказалъ Самуэль.
— A пусть себѣ стучится, — отвѣчалъ отецъ.
Оба замолчали. Стукъ между тѣмъ повторился и не умолкалъ въ продолженіе трехъ или четырехъ минутъ.
— Отчегожъ ты не хочешь впустить? — спросилъ Самуэль.
— Тсс, тсс! — отвѣчалъ отецъ, боязливо мигая на своего сына. — Не обращай вниманія, Самми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.
Отчаявшись, наконецъ, получить отвѣтъ на многократно повторенный стукъ, невидимый посѣтитель, послѣ кратковременной паузы, пріотворилъ дверь и заглянулъ. То была не женская фигура. Между дверью и косякомъ выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтеннаго м-ра Стиджинса. Трубка м-ра Уэллера выпала изъ рукъ.
Отверстіе между косякомъ и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконецъ, достопочтенный джентльменъ осторожно перешагнулъ черезъ порогъ и тщательно заперъ за собою дверь. Сдѣлавъ необходимое обращеніе къ Самуэлю и поднявъ къ потолку свои руки и глаза въ ознаменованіе неизреченной скорби по поводу рокового бѣдствія, разразившагося надъ фамиліей, м-ръ Стиджинсъ придвинулъ къ камину кресло съ высокой спинкой, сѣлъ, вздохнулъ, вынулъ изъ кармана сѣрый шелковый платокъ и приставилъ его къ своимъ заплывшимъ глазамъ.
Пока совершалась эта церемонія, м-ръ Уэллеръ старшій оставался неподвижнымъ, будто прикованный къ своему мѣсту: онъ смотрѣлъ во всѣ глаза, обѣ руки его лежали на колѣняхъ, и вся его физіономія выражала необъятную степень изумленія, близкаго къ остолбенѣнію. Самуэль сидѣлъ безмолвно насупротивъ отца и, казалось, ожидалъ съ нетерпѣливымъ любопытствомъ, чѣмъ кончится эта сцена.
Нѣсколько минутъ м-ръ Стиджинсъ держалъ сѣрый платокъ передъ своими глазами, вздыхалъ, всхлипывалъ, стоналъ; преодолѣвъ, наконецъ, душевное волненіе, онъ положилъ платокъ въ карманъ и застегнулся на всѣ пуговицы. Затѣмъ онъ помѣшалъ огонь, потеръ руки и обратилъ свой взоръ на Самуэля.
— О, другъ мой, юный другъ! — сказалъ м-ръ Стиджинсъ, прерывая молчаніе весьма слабымъ и низкимъ голосомъ. — Что можетъ быть ужаснѣе этой поистинѣ невозвратимой потери?
Самуэль слегка кивнулъ головой.
— Извѣстно-ли вамъ, другъ мой, — шепнулъ м-ръ Стиджинсъ, придвигаясь къ Самуэлю, — что она оставила нашей церкви?
— Кому?
— Почтенной нашей церкви, м-ръ Самуэль.
— Ничего она не оставила, — отвѣчалъ Самуэль рѣшительнымъ тономъ.
М-ръ Стиджинсъ лукаво взглянулъ на Самуэля, оглядѣлъ съ ногъ до головы м-ра Уэллера, сидѣвшаго теперь съ закрытыми глазами, какъ будто въ полузабытьи, и, придвинувъ свой стулъ еще ближе, сказалъ:
— И мнѣ ничего не оставила, м-ръ Самуэль?
Самуэль сдѣлалъ отрицательный кивокъ.
— Едва-ли это можетъ быть, — сказалъ поблѣднѣвшій Стиджинсь. — Подумайте, юный другъ мой: неужели ни одного маленькаго подарка на память?
— Ни одного лоскутка, — отвѣчалъ Самуэль.
— А, можетъ быть, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ послѣ колебанія, продолжавшагося нѣсколько минутъ, — можетъ быть, она поручила меня попеченію этого закоснѣлаго нечестивца, отца вашего, м-ръ Самуэль?
— Очень вѣроятно, судя по его словамъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Онъ вотъ только-что сейчасъ говорилъ объ васъ.
— Право? Такъ онъ говорилъ? — подхватилъ м-ръ Стиджинсъ съ просіявшимъ лицомъ. — Стало быть, великая перемѣна совершилась въ этомъ человѣкѣ. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можемъ жить съ нимъ вмѣстѣ дружелюбно и мирно, м-ръ Самуэль. — Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, какъ скоро вы уйдете отсюда, и ужъ вы можете составить понятіе, какъ здѣсь все пойдетъ въ моихъ опытныхъ рукахъ.
