— Нѣтъ, отче, старшина мой не таковскій человѣкъ, чтобъ вилять кривыми закоулками въ правомъ дѣлѣ. Къ тому же есть свидѣтели, которые видѣли, какъ онъ обнималъ эту старуху.
— Кто эти свидѣтели?
— Его собственные друзья.
— И прекрасно. Стало быть, имъ ничего не стоитъ отпереться.
— Этого они не сдѣлаютъ.
— Отчего?
— Оттого, что они считаютъ себя честными людьми.
— Всѣ вы дураки, я вижу, — сказалъ м-ръ Уэллеръ энергическимъ тономъ. — Дуракъ на дуракѣ ѣдетъ и дуракомъ погоняетъ.
Вмѣсто всякихъ возраженій, Самуэль предложилъ старику новый стаканъ пунша. Когда они чокнулись и выпили, разговоръ самъ собою склонился на другіе предметы.
— Зачѣмъ же ты еще призвалъ меня, отче? — спросилъ Самуэль.
— По дѣлу домашняго благочинія, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Помнишь ты этого Стиджинса?
— Красноносаго толстяка? Очень помню.
— Ну, такъ вотъ видишь ли, — продолжалъ старикъ, — этотъ красноносый толстякъ, Самми, навѣщаетъ твою мачиху съ безпримѣрнымъ постоянствомъ и неслыханною ревностью. Онъ такой закадычный другъ нашего семейства, что и въ разлукѣ съ нами всегда оставляетъ y себя что-нибудь на память о насъ.
— Будь я на твоемъ мѣстѣ, старичина, — прервалъ Самуэль, — я поднесъ бы ему на память такую вещицу, которой онъ не забылъ бы въ десять лѣтъ.
— Погоди, я еще не кончилъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Съ нѣкотораго времени онъ завелъ обычай приносить съ собою плоскую бутылочку въ полдюжины стакановъ, и мачиха твоя каждый разъ передъ его уходомъ наполняетъ ее ананасовымъ ромомъ.
— И онъ вытягиваетъ этотъ пуншикъ до своего возвращенія назадъ?
— Весь дочиста, мой милый, такъ что въ бутылкѣ ничего не остается, кромѣ спиртуознаго запаха и пробки, — на это онъ молодецъ. Но дѣло вотъ въ чемъ, другъ мой Самми, — сегодня вечеромъ всѣ эти теплые ребята собираются на мѣсячную сходку въ Кирпичный переулокъ, гдѣ y нихъ, видишь ты, основано такъ называемое "Общество соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умѣренности". Мачиха твоя тоже хотѣла было идти; но y ней, къ счастію, сдѣлалась ломота въ спинѣ, и она остается дома. A я, другъ мой Самми, перехватилъ два билетика, которые были отправлены къ ней. Сообщивъ этотъ секретъ, м-ръ Уэллеръ старшій замигалъ и заморгалъ на своего сына съ такимъ неутомимымъ усердіемъ, что Самуэль остолбенѣлъ и ему показалось даже, что съ правымъ глазомъ его родителя сдѣлался извѣстный лошадиный припадокъ, въ родѣ tic douloureux.
— Что дальше? — спросилъ Самуэль.
— А дальше вотъ что, мой милый, — отвѣчалъ почтенный родитель, оглядываясь изъ предосторожности назадъ, — мы отправимся къ нимъ съ тобой вмѣстѣ, въ назначенный часъ, такъ, чтобъ не опоздать ни минутой. A этотъ ихъ набольшій, Самми, жирный толстякъ, то-есть, подоспѣетъ не слишкомъ скоро.
Здѣсь м-ръ Уэллеръ старшій заморгалъ опять и разразился мало-по-малу такимъ отчаяннымъ хохотомъ, который казался едва выносимымъ для старика шестидесяти лѣтъ.
— Ну, исполать тебѣ, старый богатырь! — воскликнулъ Самуэль, растирая спину старика, чтобъ сообщить правильную циркуляцію его крови. — Отчего ты такъ закатился, старина?
— Тсъ! Помалкивай, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, озираясь вокругъ съ видимымъ безпокойствомъ и стараясь говорить потихоньку, почти шопотомъ. — Есть y меня два пріятеля, что работаютъ на оксфордской дорогѣ,- чудовые ребята, способные на всѣ руки. Они пригласили этого толстяка, Самми, къ своей трапезѣ съ тѣмъ, чтобъ угобзить его хлѣбомъ да солью, a пуще всего горячей водицей съ ромомъ, и вотъ, когда онъ пойдетъ въ это общество воздержанія и трезвости, — a пойдетъ онъ непремѣнно, потому что ребята поведутъ его подъ руки и втолкнутъ насильно въ дверь, если будетъ нужно, — такъ выйдетъ такая потѣха, что ты пальчики оближешь себѣ, другъ мой Самми, умная ты головушка!
Съ этими словами м-ръ Уэллеръ старшій разразился опять такимъ неумѣреннымъ хохотомъ, что почтительный сынъ еще разъ долженъ былъ повторить операцію тренія родительской спины.
Нѣтъ надобности говорить, что отцовскій планъ пришелся какъ нельзя больше по мыслямъ и чувствамъ Самуэля и онъ взялся, съ великою охотою, содѣйствовать благому намѣренію сорвать маску съ ханжи и лицемѣра. Такъ какъ было уже довольно поздно и приближался часъ, назначенный для митинга, то отецъ и сынъ поспѣшили отправиться въ Кирпичный переулокъ. По дорогѣ Самуэль забѣжалъ на минуту въ почтовую контору, чтобъ отдать письмо.
Ежемѣсячныя сходки, или митинги, "Кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умѣренности" производились въ большой залѣ, гигіенически расположенной въ третьемъ этажѣ одного комфортабельнаго зданія. Президентомъ общества былъ нѣкто Антонъ Гоммъ, преподаватель ариѳметики и нравственной философіи, въ приходскихъ школахъ; секретаремъ былъ господинъ Іона Моджъ, содержатель мелочной лавки, продававшій чай и сахаръ своимъ почтеннымъ сочленамъ. Передъ началомъ обычныхъ занятій, дамы сидѣли на скамейкахъ и кушали чай со сливками и кренделями. Передъ однимъ изъ оконъ залы стоялъ столикъ, накрытый зеленымъ сукномъ, и на столикѣ стояла запечатанная кружка, куда доброхотные датели сыпали мелкую монету въ пользу бѣднѣйшихъ сочленовъ. Секретарь, сидѣвшій за столикомъ, улыбался и кивалъ головою каждый разъ, когда какая-нибудь леди подходила къ кружкѣ съ приличной благостынею въ рукахъ.
Всѣ женщины на этотъ разъ истребляли чай и крендели безъ всякаго милосердія и пощады, къ великому ужасу старика Уэллера, который, несмотря на толчки и предостерегательные знаки Самуэля, озирался во всѣ стороны съ выраженіемъ очевиднѣйшаго изумленія на своемъ лицѣ.
— Самми, другъ мой, — шепталъ м-ръ Уэліеръ, — если всѣмъ этимъ бабамъ не нужно будетъ завтра вьщѣдить по фунту крови, то не называй меня своимъ отцомъ, — вотъ все, что я скажу. Эта старуха, что сидитъ подлѣ меня, отхватываетъ, кажись, тринадцатую чашку. Лопнетъ, мой другъ, ей Богу лопнетъ.
— Замолчи, пожалуйста, — пробормоталъ Самуэль.
— Самми, — шепнулъ м-ръ Уэллеръ послѣ минутнаго молчанія, — помяни мое слово, мой другъ: если этотъ секретарь сожретъ еще два-три бутерброда, черезъ пять минутъ его хлопнетъ параличъ, или я больше не отецъ твой.
— Молчи, старикъ. Какая тебѣ нужда?
— Послушай, однакожъ, другъ мой Самми, — если они черезъ пять минутъ не прекратятъ этой потѣхи, я принужденъ буду, изъ любви къ человѣчеству, перебить y нихъ всѣ чашки и стаканы. Вотъ эта молодая женщина, что сидитъ на передней скамейкѣ, проглотила полторы дюжины чашекъ. Смотри, смотри, y ней ужъ и глаза закатываются подъ лобъ.
Легко могло статься, что м-ръ Уэллеръ старшій привелъ бы въ исполненіе свой филантропическій планъ, еслибъ черезъ минуту большой шумъ, произведенный отбираніемъ чашекъ и стакановъ, не возвѣстилъ о благополучномъ окончаніи чайной церемоніи. Когда вслѣдъ затѣмъ зеленый столикъ выдвинули на средину залы, — передъ публикой, задыхаясь и откашливаясь, выступилъ небольшой человѣчекъ въ сѣрыхъ панталонахъ и съ плѣшивой головой. Онъ учтиво раскланялся на всѣ стороны и, приложивъ руку къ сердцу, произнесъ пискливымъ дискантомъ слѣдующее воззваніе:
— Милостивыя государыни и государи, я долженъ, съ вашего позволенія, выдвинуть изъ вашей среды достопочтеннаго Антона Гомма на президентское кресло.
Это послужило знакомъ, что вечернее засѣданіе открылось. Дамы дружно замахали батистовыми платочками, и небольшой плѣшивый человѣкъ буквально выдвинулъ м-ра Гомма на президентское кресло, вытащивъ его за плеча и посадивъ передъ зеленымъ столикомъ на табуретку изъ краснаго дерева. Дамы снова замахали батистовыми платочками и нѣкоторыя даже взвизгнули отъ полноты душевнаго восторга, когда увидѣли на своемъ обычномъ мѣстѣ достопочтеннаго президента. М-ръ Гоммъ, толстенькій, круглолицый мужчина въ длиннополомъ сюртукѣ, поклонился и сказалъ.
— Привѣтствую васъ, братья мои и сестры, отъ всего моего сердца и отъ всей души (громкія рукоплесканія)! Считая для себя лестной честью довѣріе, которымъ вы удостоивали меня до сихъ поръ, я долженъ вамъ объявить, что секретарь нашъ будетъ имѣть удовольствіе прочитать передъ вами донесеніе о текущихъ дѣлахъ нашего общества за прошлый мѣсяцъ.
