– Только не воображайте себя обиженной, – ядовито-любезно предупредил женщину Шерстнев. – Кстати, из вашего выходного пособия я вычту стоимость плеера, который пропал зимой у нашего гостя. И скажите спасибо, что мне не хочется впутывать в дело милицию!

– Геночка, но так же нельзя! – попыталась урезонить мужа Зоя. – Может, это было недоразумение. Матвей ведь мог и потерять свой плеер! Неужели ты вот так возьмешь и выбросишь Тосю за порог?

– Папа, у Тоси старенькая мама и сын-школьник, – привела Рита аргумент, который ей самой казался неотразимым. – И без ее зарплаты они просто пропадут!

– Очевидно, горничную ты слушаешь охотнее, чем меня, – отметил отец. – Я не удивлюсь, если узнаю, что ты у нее дамские романы берешь, почитать на ночь!

– Что же в этом дурного? – попыталась заступиться за Риту мама.

– Да то, что разные там басни о любви – чтение для старых дев! А с прислугой следует держать дистанцию! – отрезал Шерстнев. – А вы с матерью распустили эту Тосю до бесстыдства! Вон гляди, что она себе позволяет!

Отвернувшись в угол, бедняжка мучительно пыталась сдержать рыдания.

– Геннадий Иванович, – почувствовав, что все смотрят на нее, выдавила Тося, – Богом клянусь, не брала! В глаза не видела никакого плеера!

– Папа, я ей верю! – пылко воскликнула Рита.

– Видишь ли, Пузырек, – начал Шерстнев, и детское прозвище, слетевшее с губ отца, обожгло девушку словно удар плетью. Рита и не представляла себе, что папа, так отдалившийся от семьи, отдавший бизнесу и тело и душу, все еще может называть ее как когда-то! Забавное словечко вселило в душу девушки мгновенную надежду, что в глубине души папа остался прежним... Но следующие слова Шерстнева, казалось, не давали этой надежде ходу. – Я понимаю, что тебе жалко Тосю. И не могу не признать, что доказательств ее вины у нас нет – только слова Матвея. Но, видишь ли, Матюша – человек нашего круга. А кто такая Тося? Почему я должен верить ей больше, чем сыну своего старого приятеля? Ты же сама говоришь, что у нее неработающие родственники, ей трудно... Проще всего предположить, что Тося не удержалась перед соблазном!

– Зоя Петровна, миленькая! Да что же это такое? – уже не пробуя сдержаться, в голос заплакала Тося.

– Как ты можешь вот так запросто испортить человеку жизнь? – прижала руки к вискам Зоя. – Гена! Мне стыдно за тебя! Тося работает у нас почти год, и в доме ни разу ничего не пропало!

Внезапно в сознании Риты будто чей-то мрачный голос сделал вывод: «Матвей солгал!»

– Допустим, ты права, – тяжело вздохнув, ответил жене Шерстнев. – Но тогда получается, что Матвей лгал? А зачем ему это?

– Матвей Андреич меня терпеть не может, потому что я все знаю про его шашни с Александрой Геннадьевной, – всхлипывала Тося. – Вот и хочет, чтобы меня выгнали, пока я вам не рассказала!

– Хватит утомлять нас демонстрацией чувств, – оборвал женщину Шерстнев. – Тоже мне свидетельница дворцовых тайн!

– Геночка, но так же нельзя, – простонала Зоя. – Мы ведь порядочные люди, в конце концов!.. Опомнись, не дай гневу себя ослепить!

– В отличие от тебя, я всегда держу себя в руках, – сухо ответил Шерстнев. – Пойми меня, Птичка, я не могу себе позволить жить чувствами. В мире конкуренции поступками человека должен руководить разум!

– Я, конечно, всего лишь твоя жена, – с горечью произнесла Зоя. – Ты оградил меня и моих детей от нищеты, кормишь и одеваешь... Но у меня все равно есть свои убеждения! И одно из них – то, что сердце часто бывает мудрее головы.

– Ну а я не могу позволить себе подобную роскошь! – с ноткой печали отозвался Шерстнев. – Тося будет уволена!

– Тогда я расскажу всем-всем ребятам и девчонкам из нашего выпуска, во что ты превратился, Гена! – вскинула голову Зоя. – Ведь когда-то тебя уважал весь курс. Помнишь, когда на заводе нам отказались заплатить за практику, ты добился справедливости! Не только для себя, но и для всех остальных! И Лора Губина назвала тебя «совестью курса». Видела бы она тебя сейчас!.. – Зоя безнадежно махнула рукой.

Рита с нетерпением ожидала ответа отца, а тот колебался, и его лицо отражало мучительную внутреннюю борьбу.

– А ну вас! Дамский благотворительный комитет! Делайте что хотите! – наконец выкрикнул он. – Пусть ваша обожаемая Тося и дальше бьет чашки и ломает пылесос. Ну что вы на меня любуетесь? Ступайте, займитесь своими обязанностями. В конце концов, я плачу вам за это деньги!

– Спасибо, Зоя Петровна... Маргарита Геннадьевна! – радостно вспыхнула Тося.

– А я здесь вроде и ни при чем – так, случайно проходил, – иронически фыркнул Шерстнев, когда повеселевшая горничная скрылась за дверью. – Ладно, теперь давайте наконец обсудим, что нам делать с Шуркой!

Только сейчас Рита поняла, как ожесточила отца жизнь в атмосфере вечной конкуренции, как в обмен на благосостояние ее некогда такой понимающий и добрый папочка пожертвовал самым ценным из того, чем может обладать человек, – сердечной теплотой, а может быть, и частицей души.

«Лучше бы мы не жили так вольготно, зато папа оставался бы прежним, – подумала Рита. – Ему почему-то кажется, что достаточно накричать погромче, потопать ногами, припугнуть – и все преисполнятся послушания! А к чему это приводит на деле? Мама, я, Шурка, Анна Осиповна – мы все боимся отца, стараемся ничего ему не рассказывать. Интересно, что это за секрет, на который уже не в первый раз намекает Тося?» Рита уже собралась было предложить родителям узнать у горничной правду, но тут снова заговорила Зоя:

– Как ты можешь требовать от дочери примерного поведения, если сам всегда поступаешь так, как захочет твоя правая нога! Ты запугал Шуру. Может быть, если бы Шура доверяла нам, делилась своими проблемами, мы вовремя остановили бы ее, когда она попала в эту свою компанию.

– Хорошо, – несколько нервно решил отец. – Значит, так – запретим ей выходить из дома одной. Отнимем у Шурки телефон, отрубим Интернет... Что еще? А пусть в университет и обратно ее возит Рита! Слышишь? – Он строго взглянул на старшую дочь. – Будешь отвечать за сестру!

– Хорошо, – ровным голосом ответила Рита.

– И не вздумай с ней стакнуться! А ты, Зоя, разузнай там насчет этого санатория, о котором говорила на днях... Да, и не давать Шурке никаких денег! Сыта, одета, за транспорт платить не надо! А без клубов и ресторанов перебьется! Так и скажи ей, Птичка.

– Может быть, ты сам... – начала было Зоя, но муж перебил ее:

– А я вернусь в офис. И так столько времени даром пропало! А через неделю у меня переговоры с японцами. Надо подготовиться.

Проводив Геннадия Ивановича, Рита и Зоя, не сговариваясь, направились в комнату Шуры. «Страдалица», чье личико едва виднелось из-под мокрого полотенца, тяжело похрапывая, дремала на кровати, а рядом, пригорюнившись, сидела на краешке кресла Тося. Увидев вошедших, горничная встрепенулась и проворно вскочила.

– Не обижайся на Геннадия Ивановича, Тосенька, – с порога заговорила Зоя Петровна. – Что, Шура заснула?

– Только что...

– Тем лучше! Вот что, Тося, меня встревожил твой рассказ о Шуриных похождениях... Пойдем-ка в мою спальню! Я хочу услышать обо всем еще раз, и поподробнее! Рита, ты ведь посидишь с сестрой?

– Конечно, мамочка. – Девушка, в глубине души не понимавшая, зачем дежурить возле забывшейся пьяным сном распустехи, тем не менее послушно кивнула.

– Вот и отлично, я знала, что могу положиться на тебя!

Мама ушла, уведя с собой Тосю, а Рита опустилась в еще теплое кресло и подперла голову рукой. Шура крепко спала, и ее лицо было детски-невинным; если бы не исходивший от Шуры слабый, но отчетливый запах перегара, можно было бы подумать, что девица просто вздремнула после обеда. Вскользь произнесенное отцом домашнее прозвище всколыхнуло в памяти Риты пласты, которые, казалось, были надежно погребены под грузом прошедших лет... Рита словно наяву увидела себя малышкой в поношенных джинсах – подарке маминой однокурсницы тети Лоры, сынишке которой они стали малы.