Вдруг послышалось пение или, скорее, холодное, невнятное бормотание. Оно то усиливалось, то сходило на нет. Голос казался далеким и бесконечно заунывным. Доносился он то сверху — высоким и тонким плачем, то снизу — глухим подземным стоном. Сплошной поток печальных, но жутких звуков постепенно складывался в слова, мрачные, жестокие, холодные, не знающие милости, но полные отчаяния и жалобы[132]. Ночь, навеки лишенная света, слала упреки утру, холод проклинал тепло, которого жаждал и не мог обрести. Фродо пробрал ледяной озноб. Вскоре песня стала чуть более внятной, и Фродо с ужасом понял, что над ним читают заклинание.

Сзади, за головой Фродо, послышались скрип и царапанье. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежат они не в комнате, а в каком–то подземном коридоре. Обернувшись, хоббит разглядел, что в нескольких шагах от них коридор поворачивает, а из–за поворота ползет, перебирая пальцами по камням пола, длинная рука. С краю лежал Сэм, и рука подкрадывалась все ближе к нему. Еще немного — и доберется до рукояти меча!..

В первый миг Фродо показалось, что заклятие и в самом деле превратило его в камень. Потом его обуяло желание бежать без оглядки. Может, если надеть Кольцо, удастся как–нибудь выбраться, не привлекая внимания Навий? Он представил, как бежит по траве, горько рыдая о Мерри, Пиппине и Сэме, но сам–то живой и свободный! Даже Гэндальф признал бы, что иного выхода не было…

Но проснувшееся в нем мужество все крепло. Фродо понял, что не может вот так, запросто, бросить своих друзей в беде. С минуту он, однако, еще колебался и даже полез было в карман, но вовремя спохватился и остановил себя. А рука подбиралась все ближе… Наконец Фродо решился. Схватив короткий меч, лежавший рядом, он быстро вскочил на колени, перегнулся через тела друзей, левой рукой уперся в пол, правой размахнулся — и ударил мечом по страшной ползучей руке, прямо по запястью. Отрубленная кисть покатилась по полу; меч разлетелся на мелкие кусочки. В руке у хоббита осталась только рукоять. Под сводами подземелья пронесся крик. Свет погас. В темноте зарычало и застонало.

Фродо не удержался и упал на Мерри. Лицо у того было холодным, как камень. И вдруг Фродо все вспомнил! Первый наплыв тумана начисто стер у него из памяти домик под кручей и песни Тома Бомбадила! В голове сам собой зазвучал стишок, которому их научил Том, — и Фродо слабым голосом, ни на что не надеясь, начал: «Том! Бом! Бомбадил!..» Но как только он произнес «Бомбадил», голос окреп, зазвучал смело, громко, а темные подземные покои загудели эхом, да так, словно голос Фродо подхватили трубы и барабаны.

Внезапно воцарилась полная тишина. Фродо слышал стук собственного сердца. Одно долгое, бесконечное мгновение — и вдруг издали донесся ясный, но слегка приглушенный ответ. Казалось, звук проникает через толстый слой земли или толстые стены:

Послышался протяжный грохот, словно где–то в горах сошла лавина,– и вдруг в подземелье хлынул свет, обыкновенный дневной свет! В конце коридора открылось что–то вроде двери, и в проеме показалась голова Тома (то есть перо, потом шляпа, а потом уже все остальное!) в алом нимбе встающего за его спиной солнца. На каменный пол и на лица трех хоббитов, лежавших рядом с Фродо, упал розовый свет. Те не пошевелились, но мертвенная бледность сошла с их щек и больше не возвращалась. Теперь казалось, что они просто–напросто крепко спят.

Том пригнулся, снял шляпу и вошел в подземелье, распевая:

Послышался вскрик — и внутренняя часть усыпальницы с грохотом обвалилась. Долгий жалобный вопль прокатился в подземных коридорах и угас в неведомой дали. Все стихло.

– Поднимайся, Фродо, друг! — воскликнул Том. — Выйдем–ка на травку! Только прежде подсоби Тому с остальными!

Общими усилиями они вытащили Мерри, Пиппина и Сэма наружу. Покидая усыпальницу, Фродо обернулся — и ему почудилось, что на куче обвалившихся камней и пыли корчится, как раненый паук, отрубленная рука. Бомбадил нырнул в пролом; из глубины донеслось тяжелое буханье и топот. Затем он появился снова, на этот раз с грудой сокровищ в руках. Чего тут только не было! Золото, серебро, бронза, медь, ожерелья, цепи, резные украшения с драгоценными каменьями… Взобравшись на вершину зеленой усыпальницы, Том разложил все это на траве, под солнцем.

Закончив работу, он встал, держа в руке шляпу. Ветер трепал ему волосы. Он посмотрел на хоббитов, без движения лежавших на траве возле усыпальницы, и, подняв правую руку, повелел, громко и отчетливо:

К великой радости Фродо, спящие зашевелились, стали потягиваться, протирать глаза — и вдруг вскочили. С изумлением оглядывались они вокруг — сначала на Фродо, потом на Тома, настоящего Тома, стоявшего над ними на верхушке усыпальницы, выпрямившись во весь рост, и, наконец, друг на друга, дивясь тонким белым тряпкам, напяленным на них вместо одежды, бледно–золотым обручам на головах, золотым поясам и звенящим побрякушкам.

– Это еще что за маскарад?! — начал было Мерри, ощупывая золотой обруч, сползший ему на бровь, и вдруг замер. По лицу его пробежала тень, и он закрыл глаза. — А, вспомнил, вспомнил! Сегодня ночью на нас напал Карн Дум![133] Мы разбиты! А! Копье в моем сердце![134] — Он схватился за грудь, но тут же открыл глаза.– Нет! Да нет же! Чепуха какая–то. Наверное, мне просто привиделось что–то, пока я спал. Уф! Куда же ты в тот раз подевался, Фродо?

– Наверное, сбился с пути, — пожал плечами Фродо. — Только у меня что–то нет охоты говорить об этом. Давайте лучше решим, что нам делать дальше! Надо ехать, наверное…

– В таком виде, хозяин? — удивился Сэм. — Отдайте мне сначала мои штаны!

Он швырнул обруч, пояс и кольца на траву и беспомощно огляделся, словно надеясь увидеть неподалеку свой старый плащ, куртку, штаны и прочую хоббичью одежду.