– Но мы своих имен вовсе не скрываем, — удивился Мерри. — Я, например, Брендибэк, Мериадок Брендибэк, но меня часто называют просто Мерри.

– А я — Тукк, Перегрин Тукк, а попросту — Пиппин, или Пип.

– Гм–гм… Да вы, я гляжу, торопливый народ, — озадачился Древобород. — Ваше доверие, конечно, делает мне большую честь, но нельзя же держать душу нараспашку! Энт энту рознь, учтите! Кроме того, бывают существа, которые похожи на энтов, но на самом деле вовсе не энты… Значит, мне можно называть вас Мерри и Пиппин, верно я понимаю? Славные, славные имена. Но я вам своего настоящего имени открывать не стану[344] — во всяком случае, с этим мы еще подождем! — И в его глазах, прищуренных не то с хитрецой, не то с усмешкой, сверкнул зеленый огонек. — Во–первых, это отнимет слишком много времени: мое имя постоянно растет, а я живу на свете уже очень давно, так что оно успело вырасти в целую историю. На моем языке, на староэнтийском, так сказать, настоящее имя всегда рассказывает историю того, кто на него откликается. Это прекрасный язык, но, чтобы обменяться на нем словечком–другим, надо очень, очень много времени. Мы–то сами говорим только о вещах, которые стоят того, чтобы долго рассказывать, и того, чтобы долго слушать. Ну а теперь, — глаза его вдруг сделались яркими, совсем «здешними», сузились и остро посмотрели на хоббитов, — расскажите–ка мне: что творится в мире? И чем занимаетесь вы сами? Я ведь многое вижу, многое слышу, многое чую и узнаю по запаху. Все это а–лалла–лалла–румба–каманда–линд–ор–бурумэ… Прошу прощения: мое название гораздо длиннее, но я не знаю, как его перевести… Ну, словом, речь идет о том, что происходит, когда я стою здесь ясным утром и размышляю о солнце, о траве, что растет за лесом, о лошадях и облаках, словом, обо всем, что отсюда видно. Что творится в мире? Чем занят Гэндальф? А эти, как их — бурарум! — в груди у него глухо зарокотало, будто кто–то вразнобой нажал несколько клавиш на огромном органе, — эти, орки, и тот, из молодых, Саруман в своем Исенгарде? Иной раз я люблю послушать, что в мире нового. Только не слишком спешите!

– В мире много что творится, — начал Мерри. — Но даже если мы будем спешить изо всех сил, рассказ выйдет длинный. А ты просишь помедленнее. Может, не будем торопиться? И не сочтешь ли ты за бестактность, если мы спросим, что ты с нами собираешься делать, и за кого ты сражаешься, и вправду ли ты знавал Гэндальфа?

– Знавал, знавал, да и теперь знаю. Из волшебников только он и любит деревья по–настоящему, — отвечал Древобород. — Так вы его тоже знаете?

– Знали, — грустно поправил Пиппин. — Мы вообще были с ним большие друзья. Он был нашим проводником.

– Тогда я могу вам ответить и на другие вопросы, — сказал Древобород удовлетворенно. — Делать «с вами» я ничего не собираюсь, если это в ваших устах означает «делать вам», не спросившись вас самих. А вот вместе мы вполне могли бы кое–что сделать. За кого я сражаюсь? Вот уж не знаю! Я иду своей дорогой, хотя не исключено, что какое–то время нам с вами будет по пути. Но почему вы говорите про достойнейшего Гэндальфа так, будто его история закончилась?

– Увы, — печально вздохнул Пиппин. — История–то продолжается, да Гэндальф, похоже, в ней больше не участвует.

– Гу–умм!.. Хм… — прогудел Древобород. — Хм–хм… Нда… — Он смолк и долго глядел на хоббитов. — Гу–ум… Ну не знаю, не знаю, что и сказать на это. Продолжайте!

– Если хочешь узнать побольше, — сказал Мерри, — мы охотно расскажем. Но на это нужно время. Не мог бы ты поставить нас на землю? Почему бы нам не посидеть здесь, на солнышке, пока оно не ушло, и не побеседовать? Ты, наверное, устал держать нас на весу!

– Хм! Устал?.. Да нет, не устал. Не так–то я легко устаю! А сидеть я и вовсе никогда не сижу. Не очень–то я — как бы это сказать? — не очень–то я «сгибчивый». А солнце вот–вот скроется. Давайте лучше уйдем с этой… с этого… как там оно у вас называется?

– Гора? — подсказал Пиппин.

– Карниз? Площадка? — предложил Мерри.

– Гора? Карниз? — задумчиво повторил за ними Древобород. — А да, припоминаю. Гора. Ну не короткое ли это имя для того, что стоит здесь искони, с тех самых пор, как мир обрел свой нынешний облик? Впрочем, гора так гора. Спустимся вниз — и в дорогу.

– А куда мы пойдем? — спросил Мерри.

– Ко мне домой, точнее, в один из моих домов, — ответил Древобород.

– Это далеко?

– Не знаю. Вы, наверное, сочтете путь далеким. Но разве это важно?

– Видишь ли, мы остались без вещей, — объяснил Мерри. — И еды у нас тоже почти никакой нету.

– О! Гм! Ну об этом не тужите, — успокоил его Древобород. — У меня есть такое питье, что вы подрастете на славу и долго еще будете зеленеть, как молодые листочки. А когда вы пожелаете меня покинуть, я отнесу вас вниз, за пределы моей земли, или куда вам заблагорассудится. Идемте!

Посадив хоббитов на согнутые в локтях руки и бережно, но крепко придерживая, Древобород поднял одну ногу, поставил, поднял другую, снова поставил — и оказался на краю карниза. Корнеобразные пальцы его ног крепко держались за камни. Старый энт начал осторожно и торжественно спускаться вниз по ступеням, к подножию.

Оказавшись на земле, он, не мешкая, уверенным и свободным шагом двинулся в глубь леса, держась берега ручья. Путь его лежал наверх, к склонам гор. Большинство деревьев, похоже, спало крепким сном; Древобород был им совершенно безразличен, как, собственно, и все остальное — только бы шло своей дорогой. Но некоторые вздрагивали, когда энт приближался к ним, а иные высоко вздымали ветви, давая ему пройти. Древобород же шагал и шагал, бормоча что–то и напевая себе под нос бесконечную гулкую песню.

Поначалу хоббиты помалкивали. Странно, но они чувствовали себя мирно и уютно; к тому же им было о чем подумать и чему подивиться. Однако спустя некоторое время Пиппин, осмелев, подал голос:

– Древобород, скажи, пожалуйста, почему Кэлеборн советовал нам не ходить в Фангорн? Смотрите, дескать, как бы вам не заплутать!

– Гм… Правда? — рокотнул Древобород. — Ну, если бы вы шли туда, я бы, наверное, тоже не советовал вам попусту соваться в тамошние леса. Не ходите, дескать, в Лаурелиндоренан! Как есть заплутаете! Лаурелиндоренан — так именовали когда–то этот край эльфы. Но имя с тех пор укоротилось и стало звучать просто: Лотлориэн. Может, они и правы по–своему. Те леса больше не растут, только увядают. Когда–то Долиной Поющего Золота называли мы ту страну! А теперь она — только Цветок Сновиденный. Да! Леса это непростые, и не всякому дано туда проникнуть. Дивлюсь, что вы оттуда выбрались, но еще больше удивляет меня, что вы вообще туда попали. Что–то я не слыхал, чтобы в последнее время туда впускали странников… Да, край это непростой! Но сейчас туда пришла печаль, да, да. Радость Лотлориэна увядает. Лаурелиндоренан линделорендон малинорнелион орнемалин…[345] — нараспев прогудел он. — Я слыхал, они совсем перестали выходить в мир, — продолжал он. — Теперь и Золотой Лес, и остальные леса и страны уже не те, что во времена молодости Кэлеборна. Хотя — Таурелиломэа–тумбалеморна Тумбалетарэа Ломэанор[346][347], как говаривали в старину эльфы! Все меняется, но кое–где еще сохранились островки настоящего.

– То есть? — не понял Пиппин. — Что же ты называешь настоящим? Что не изменилось?

– Деревья и энты, — ответил Древобород. — Я не до конца понимаю, что творится в мире, поэтому и объяснить вам всего не могу. Среди нас еще остались настоящие энты, и — как бы это лучше сказать? — они еще по–своему полны жизни, но есть и такие, что понемногу засыпают и становятся с виду просто деревьями, понимаете? В лесу, конечно, и обыкновенных деревьев много. Зато среди обыкновенных есть такие, что спят только вполглаза. Случается, что дерево и совсем проснется, а некоторые из деревьев даже становятся — как бы это объяснить — ну… немножко энтами. Такие вещи происходят постоянно. И вот, когда дерево просыпается, то выясняется иногда, что у него плохое сердце! Не сердцевина, нет, именно сердце! Я знавал несколько добрых старых ив над Энтвейей — их давно уже нет на свете, увы! Внутри у них было одно сплошное дупло, они разваливались на глазах, но по–прежнему были тихи и ласковы, как молодые листочки. А в долинах, у подножия гор, встречаются деревья здоровые, крепкие, стукни по ним — загудят как колокол, а сердца у них насквозь прогнили. И эта болезнь постепенно распространяется. В этом лесу одно время были очень опасные места. Да и теперь есть.