Полевое священнодействие Я помню день: враги с окрестных сел Восстали на меня – и вот: погибли, Когда на них молитвенно пошел, Закляв словами травных библий. Когда, как месть, волшебств туманный ток, Дымящийся росою и ветрами, Подъяв, заклятьем пролил на восток Над охладненными лугами. Эй. ты! Падешь, коль вновь возмнишь восстать На божество, как пал в веках твой прадед, — И мой репейник бешеный, как тать, Иглою шип под сердцем всадит. Я вольный поп: и ныне, как и встарь, Сюда кустом на брань рукоположен. И вещий – сам. И вещий мой алтарь Из крепких, красных камней сложен. Колючий клир (ревнивое репье) — Мои прозябшие цветами прихожане — Вознес над вами, скрыв лицо мое, Благославляющие длани. Вот соберу с болот зеленый хвощ, От ульев – мед, от нивы – колос хлебный! Teкут века… Я утро, день и нощь Служу целебные молебны. Цветись, цветок, – и в ветер венчик кинь! Взлетайте выше, ладанные струи! Вовек туда, в темнеющую синь Пространств восходят аллилуйи. Медовый ветр струит густой елей, Cлacтит уста и льется быстротечно. Стоят холмы, подъяв престол полей Тысячелетия, извечно. И космами над синею водой Вдали поник в бунтующей порфире Сердитый бог с зеленой бородой — Последний бог в пустынном мире. Твой вопль глухой гудит, летит, твердит, — Твердит в поля. лиет елей и стынет; Зеленой хлябью вновь – и вновь – вскипит, Листвяной купой хладно хлынет. Из уст твоих – златые словеса! Из уст дуплистых, сластно в высь кидаясь, Они туда – в немые небеса Текут, потоком изливаясь. Как возвещу в простор окрестных сел Сладчайших уст, о куст порфирородный, — Как возвещу бунтующий глагол, Неизреченный и свободный. Из вековой, из царственной глуши Ты – сук сухой наставя, как трезубец, — Туда – во мрак трухлявой их души Грозишь, косматый душегубец. 1908 Серебряный Колодезь Последний язычник Века текут… И хрипло рухнул в лог Старинный куст, изъеденный судьбою. А я в слезах простерт у мшистых ног, Как дым кадильный пред тобою. В последний раз дупло – твое дупло — Лобзаю я, наполненное гнилью. Века текут; что было, то прошло. Ты прорастешь седою былью. Медвяных трав касается мой лоб. Испив елей, и ныне, как намедни, В последний раз – твой верный, старый поп — Я здесь служу свои обедни. Над золотой, вечернею рекой Свивают кольца облачные змии Скорей, скорей, – о поле, упокой В твоей бездомной киновии. Меня прими, – в простор простертый гроб! Рассейтесь вы, как дым, седые бредни! В последний раз – твой верный, старый поп — Я здесь служу свои обедни. 1908
Серебряный Колодезь Успокоение Ушел я раннею весной. В руках протрепетали свечи. Покров линючей пеленой Обвил мне сгорбленные плечи, И стан – оборванный платок. В надорванной груди – ни вздоха. Вот приложил к челу пучок Колючего чертополоха; На леденистое стекло Ногою наступил и замер… Там – время медленно текло Средь одиночных, буйных камер. Сложивши руки, без борьбы, Судьбы я ожидал развязки. Безумства мертвые рабы Там мертвые свершали пляски: В своих дурацких колпаках, В своих ободранных халатах, Они кричали в желтый прах, Они рыдали на закатах. Там вечером, – и нем, и строг — Вставал над крышами пустыми Коралловый, кровавый рог В лазуревом, но душном дыме. И как повеяло весной, Я убежал из душных камер; Упился юною луной; И средь полей блаженно замер; Мне проблистала бледность дня; Пушистой вербой кто-то двигал; Но вихрь танцующий меня Обсыпал тучей льдяных игол. Мне крова душного не жаль. Не укрываю головы я. Смеюсь – засматриваюсь вдаль: Затеплил свечи восковые, Склоняясь в отсыревший мох; Кидается на грудь, на плечи — Чертополох, чертополох: Кусается – и гасит свечи. И вот свеча моя, свеча, Упала – в слякоти дымится; С чела, с кровавого плеча Кровавая струя струится. Лежу… Засыпан в забытье И тающим, и нежным снегом, Слетающим – на грудь ко мне, К чуть прозябающим побегам. |
