Грядой пурпурной

проходят облачка все той же сменой.

В них дышит пламень.

Отхлынет прочь волна, разбившись бурной

шипучей пеной

о камень.

Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,

смешной

и бородатый,

копытом бьет

на валуне

Поет

в волынку гимн весне,

наморщив лоб рогатый.

У ног его вздохнет

волна и моется

Он вдаль бросает взгляды.

То плечи, то рука играющей наяды

меж волн блеснет

и скроется…

В небе туча горит янтарем.

Мглой курится.

На туманном утесе забила крылом

белоснежная птица.

Водяная поет.

Волоса распускает.

Скоро солнце взойдет,

и она, будто сказка, растает.

И невольно грустит.

И в алмазах ресницы.

Кто-то, милый, кричит.

Это голос восторженной птицы.

Над морскими сапфирами рыбьим хвостом

старец старый трясет, грозовой и сердитый.

Скоро весь он рассеется призрачным сном,

желто-розовой пеной покрытый.

Солнце тучу перстом

огнезарным пронзило.

И опять серебристым крылом

эта птица забила.

Поставил вина изумрудного кубки.

Накрыл я приборы Мои стол разукрашен.

Табачный угар из гигантовой трубки

на небе застыл в виде облачных башен.

Я чую поблизости поступь гиганта.

К себе всех зову я с весельем и злостью.

На пир пригласил горбуна-музыканта.

Он бьет в барабан пожелтевшею костью.

На мшистой лужайке танцуют скелеты

в могильных покровах неистовый танец.

Деревья листвой золотою одеты.

Меж листьев блистает закатный багрянец.

Пахучей гвоздикой мой стол разукрашен.

Закат догорел среди облачных башен.

Сгущается мрак… Не сидеть нам во мгле ведь?

Поставил на стол я светильников девять.

Пришел, нацепив ярко-огненный бант,

мастито присев на какой-то обрубок,

от бремени лет полысевший гигант

и тянет вина изумрудного кубок.

Старинный друг, к тебе я возвращался,

весь поседев от вековых скитаний.

Ты шел ко мне В твоей простертой длани

пунцовый свет испуганно качался.

Ты говорил: «А если гном могильный

из мрака лет нас разлучить вернется?»

А я в ответ «Суровый и бессильный,

уснул на веки Больше не проснется»…

К тебе я вновь вернулся после битвы.

Ты нежно снял с меня мой шлем двурогий.

Ты пел слова божественной молитвы.

Ты вел меня торжественно в чертоги.

Надев одежды пышно-золотые,

мы, старики, от счастья цепенели.

Вперив друг в друга очи голубые,

у очага за чашами сидели.

Холодный ветер раздувал мятежно

пунцовый жар и шелковое пламя.

Спокойно грелись… Затрепался нежно

одежды край, как золотое знамя.

Вдруг видим – лошади в уборе жалком

к чертогу тащат два железных гроба.

Воскресший гном кричит за катафалком:

«Уйдете вы в свои могилы оба»…

В очах сверкнул огонь смертельной муки.

Коротко было расставанье наше.

Мы осуши та праздничные чаши.

Мы побрели в гроба, сложивши руки.

Янтарный луч озолотил пещеры…

Я узнаю тебя, мой друг старинный!

Пусть между нами ряд столетий длинный,

в моей душе так много детской веры.

Из тьмы идешь, смеясь «Опять свобода,

опять весна, и та лее радость снится»

Суровый гном, весь в огненном, у входа

в бессильной злобе на тебя косится.

Вот мы стоим, друг другу улыбаясь…

Мы смущены все тем же тихом зовом.

С тревожным визгом ласточки, купаясь,

в эфире тонут бледно-бирюзовом.

О, этот крик из бездн, всегда родимый.

О друг, молчи, не говори со мною!..

Я вспомнил вновь завет ненарушимый,

волной омыт воздушно-голубою…

Вскочил, ногой стуча о крышку гроба,

кровавый карлик с мертвенным лицом:

«Все улетит. Все пронесется сном…

Вернетесь вы в свои могилы оба!»

И я очнулся… Старые мечтанья!..

Бесцелен сон о пробужденье новом.

Бесцельно жду какого-то свиданья.

Касатки тонут в небе бирюзовом.

Над гробом стоя, тосковал бездонно.

Пещера той же пастью мне зияла.

К провальной бездне мчащийся исконно,

поток столетий Вечность прогоняла.

Могильный гном, согнувшийся у входа,

оцепенев, дремал в смертельной скуке.

«О где ты, где, старинная свобода!»

Я зарыдал, крича, ломая руки,

порывом диким, трепетно-бескрылым,

с тупым отчаяньем безвинной жертвы.

И пронеслось шептаньем грустно-милым:

«Пройдут века, и ты восстанешь, мертвый…

В гробах сквозь сон услышите вы оба

сигнальный рот, в лазури прогремевший.

Старинный друг придет к тебе из гроба,

подняв на солнце лик запламеневший».

Текла лазурь Поток столетий шаткий

в провалах темных Вечность прогоняла.

Дремавший гном уткнулся в покрывало.

Рвались по ветру огненные складки.

И я молчал, так радостно задетый

крылами черных, шелковых касаток.

Горели славой меркнущие светы.

Горел щита червонного остаток.