— То есть на наши деньги.

Най покачал головой:

— Речь о прикрытии. О возможности сохранить под контролем Уоррика. О том, чтобы прикрыть нашу деятельность от тех, кто не должен знать о ней. О способности защитить наши исследования — и главный объект исследований — от Комитета по внутренним делам.

— Так-так, — вздохнул Городин. — Но как же насчет денег — рано или поздно все заводят о них речь?

— Если вы профинансируете проект «Рубин», мы возьмем на себя остальные расходы. Но необходимость защитить объекты исследований играет куда более важную роль. От этого зависят как успех, так и неуспех задуманного.

Откинувшись на спинку стула, Городин закусил губу. И снова подумал о записывающих устройствах. А потом вдруг бросил:

— С Лу беседовали?

— Пока нет.

— Никому не рассказывали об этом за пределами Ресиона?

— Нет, и не собираюсь. Нам хватило одного нарушения режима секретности — с упомянутым ази. Мы все исправили, и такое больше не повторится.

Городин вновь обдумал предложения: гражданские трудятся под прикрытием военных. Одно нарушение — и Бог весть что случится. Слишком все непрофессионально.

Ресион желал наладить тесное сотрудничество, да еще по проекту, который, как прикинул Городин, должен был неминуемо изменить соотношение сил в пользу Союза…

Перспектива экспериментов Арианы Эмори с юнцом на Фаргоне, казалась куда более безопасной. А попытки Ресиона поднять из гроба мертвеца выглядели…

Черт, рисковать, так рисковать — по-крупному!

Тем более, что деньги, необходимые для финансирования проекта, были каплей в море бюджета Комитета по обороне.

— Думаю, проблем здесь возникнуть не должно, — наконец отозвался адмирал.

— В данном случае необходимо проинспектировать фаргонский комплекс. И распространить на него действие закона о военной тайне. Мы в состоянии спрятать под завесу секретности все, о чем вы попросите.

— Тогда нет проблем, — заверил Жиро. — Нет — пока все будет сохраняться в тайне.

— Это я гарантирую, — пообещал адмирал.

— В таком случае втиснем в эти рамки проект «Рубин», — решил Най. — Нам остается выстроить фаргонский комплекс, после чего в глубокой тайне начнем разработку проекта «Рубин», а в обстановке еще большей секретности будут вестись работы на Сайтине.

— Как — два по цене одного? — не выдержал военный, с опозданием сознавая, что вопрос грубоват, особенно если учесть, что только сегодня состоялись похороны Ари. С другой стороны, обсуждалось все-таки ее воскрешение. Конечно, по словам ресионца, — воспроизведение не ее личности, а ее способностей… Впрочем, от одного до другого — рукой подать…

Городин был твердо уверен, что собеседник намерен сохранить ресионский контроль над проектом. Над проектом — то есть над зародышем в эмбриофоне, зародышем, которому суждено превратиться в живущее в Ресионе дитя. И так на протяжении двадцати лет.

Внезапно адмирал машинально приплюсовал эти два десятка лет к своему возрасту. Сейчас ему было сто двадцать шесть — а тогда стукнет сто сорок шесть. И Най тоже немолод.

Адмирал впервые понял, что имел в виду Уоррик, твердя о факторе времени в Ресионе. Сам вояка привык к растяжимости времени — в космическом смысле: сто двадцать шесть земных лет пролетали куда быстрее для того, для кого месяцы иной раз проходили со скоростью дней. Но ресионское время означало целую жизнь.

— Нам хотелось бы запустить второй проект на полную мощность, — сказал Най. — Сравнительное исследование избавило бы нас от возможного кризиса, и к тому же нам некогда заниматься проверкой истинности теорий. Нужные ответы дадут сравнения. Это необходимость, а вовсе не излишество, как может показаться.

Частичное осуществление проекта «Рубин» на Фаргоне означало частичный доступ к важнейшей информации. И гарантировало защиту от подвохов. Городин всю жизнь верил в вероятность полной защиты от сбоев — в работе оборудования ли, в планировании ли. Такими категориями мыслят все астронавты. Максимальная безопасность никогда не кажется чрезмерной.

— Валяйте, — бросил адмирал. — Прикрытие обеспечить куда проще. — При этом Леонид Городин подумал, что предстоит еще все прояснить с Лу и начальниками отделов, однако никто из них, без сомнения, не станет чинить препятствий проекту, который к тому же даст военным возможность приобщиться к достижениям Эмори.

Военные любили брать под свое крыло многие научные проекты. Некоторые, правда, себя не оправдали и пробили довольно чувствительные бреши в бюджете. Но те, что прошли удачно, окупили все затраты.

За дверью постоянно слышались шаги. Что было необычно. Раздавались чьи-то голоса — некоторые казались Джастину знакомыми; в какой-то момент неподалеку от двери остановилась группка людей.

«Пожалуйста, — мысленно умолял заключенный, — прошу, остановись хоть кто-нибудь!» Надежда жила только миг; потом Джастину стало страшно. Уоррик-младший то и дело прислушивался к доносившимся снаружи звукам, усевшись на матраце — кстати, единственном предмете обстановки в камере. Скрестив ноги, юноша оперся между ними сцепленными пальцами рук.

«Свяжитесь с Ари, — просил он всякого, вступавшего с ним в контакт. — Передайте, что мне нужно срочно переговорить с нею».

Но все это были обычные ази — и потому они не имели права действовать без разрешения Старших. И сколько ни упрашивал Джастин, ни один из Старших так и не появился.

Его посадили в камеру для потенциальных самоубийц — стены и пол здесь были выложены мягкими матами. Из обстановки — только матрац, если не считать унитаза и раковины. Свет горел постоянно. Еда прибывала, завернутая в растворимый в воде материал чуть толще туалетной бумаги и, конечно, без столовых приборов. Одежду у него забрали, выдав взамен белую больничную пижаму. А допросы прекратились. Никто уже не разговаривал с ним Джастин не представлял, сколько времени прошло с момента задержания; тревожный сон перемежался с депрессиями и гнетущей тишиной снаружи, когда за дверью даже не горел свет. И, разумеется, напоминала о себе проклятая обучающая лента — усмиряющая и разрушительная, она уверенно делала свое дело. Джастин боролся со вспышками, не давая им полностью завладеть собой в условиях полной изоляции от окружающего мира. Боролся даже тогда, когда вспышки казались ему утешением.

«Только не я, — думал он, пытаясь не уснуть и не увидеть очередной сон, — я не хочу. Я не принадлежу ей. И не стану думать так, как она».

Ари держит его в заложниках, рассудил Уоррик-младший. Она держит его и, возможно, Гранта, дабы лишить отца возможности обратиться в Комитет с компрометирующими материалами на нее. Возможно, она велела арестовать и отца. Возможно, отец не в состоянии ему помочь. Но в любом случае — полиция явится. Его больше не подвергали психодопросу; а подвергнуть такой процедуре отца они и вовсе не вправе.

Уязвимым был Грант. Ари ничего не стоило использовать против Джордана Гранта — а заодно и его, Джастина. В этом у него не было ни малейших сомнений.

Ему очень хотелось надеяться, что полиция рано или поздно прибудет в Ресион. Может, вмешается Комитет по внутренним делам. Комитет по науке. Или кто-нибудь еще.

В какой-то миг Джастину почудился шум за дверью.

Эта надежда время от времени не давала ему покоя.

Грант, возможно, ожидал его возвращения, а вместо него явилась служба безопасности — первым делом они наверняка потащили Гранта на допрос.

И вдруг электронный замок загудел. Дверь отворилась.

— С вами желает побеседовать господин Най, — сообщил один из двух появившихся на пороге ази, одетых в форму службы безопасности. — Пожалуйста, пройдемте.

Юноша поднялся. Колени беспрестанно подгибались. Джастин вышел из камеры, и яркий свет ослепил его. Уоррик-младший был уверен, что его ждет очередной психодопрос; но по крайней мере, рассудил он, появилась возможность высказать Жиро хоть что-нибудь, успеть произнести хоть полдюжины слов прежде, чем его снова накачают наркотиками.