— Стало быть, договорились. Ты у нас такая храбрая! Но уже не маленькая. Что поделаешь: жизнь — штука тяжелая. Спасибо, Сили!

Сили принес стакан воды и таблетку и выжидательно застыл — таблетку явно требовалось выпить немедленно. Но Сили в глазах Арианы был пустым местом. Он был не такой, как Олли. Его нельзя было назвать красавцем, впрочем, как и уродом — он был всего лишь ази в полном смысле слова. Приняв опустевший стакан, Сили поставил его на поднос, после чего предложил воду.

— Не нужно мне никаких обучающих лент! — предупредила девочка.

— Это не та таблетка, — успокоил Деннис. — Она поможет тебе избавиться от боли. Сразу почувствуешь себя лучше.

Ари настороженно посмотрела на доброхота, ибо не помнила, чтобы жаловалась на боль. К тому же мама всегда внушала: не пить предлагаемых чужими таблеток. И уж тем более не пробовать таблеток, предназначенных для ази. Но сейчас мамы рядом не было, и потому Ари пришлось самой выбирать, как вести себя.

Тотчас вспомнился Валери. И госпожа Шварц. И другие, которых Ариана с некоторых пор объединяла в группу «Пропавших». Теперь к ним присоединились мама и Олли.

«Может, — пронеслось у нее в голове, — в следующий раз и мне удастся Пропасть? И отыскать их всех».

— Госпожа, — раздался голос Сили, — будьте любезны!

Ари взяла с подноса таблетку. И, положив в рот, запила водой.

— Спасибо, — поблагодарил Сили, вышколенный настолько, что его присутствие практически не ощущалось в комнате. Ази ловко убрал стакан, да так, что Ари не успела заметить, когда он сделал это. За Сили невозможно было уследить.

Дядя Деннис напоминал гору. Он уселся на стул, и тот прогнулся под тяжестью его тела. Деннис положил руки на колени; лицо у него по-прежнему было тревожным. Помолчав, он сообщил: «Отдохни несколько дней — не ходи в игровую школу. Можешь пойти, когда пожелаешь. Знаю, ты сомневаешься, что тебе станет лучше. Но станет, поверь. Уже завтра. Конечно, ты будешь тосковать по мамочке. Но тоска не будет глодать тебя постоянно — с каждым днем она будет убывать».

Однако Ари не хотелось подобного улучшения. И еще она не знала, по чьей воле Пропадали люди. Ясно было одно — не по маминой. Конечно, теперь ей могли сулить все что угодно. Но Ари твердо решила не верить тому, что ей внушали.

Мама и Олли предчувствовали недоброе. Они переживали, но скрывали от нее свои переживания. Возможно, рассчитывали все уладить, но не сумели. А она, ощущая тревогу, просто не понимала ее сути.

Возможно, Пропавшие собирались где-то в одном месте. Возможно, их исчезновение было сродни смерти. Стоило навлечь на себя неприятность, и человек куда-то Пропадал, и даже мама была не в силах предотвратить этот кошмар.

И потому Ари поняла — она тоже бессильна. Ей оставалось только упрямо влезать в неприятности — пока вокруг вообще никого не останется. Возможно, она сама во всем виновата. Мысль о собственной вине всегда точила душу Ари. Но, когда Пропадать будет уже некому, все равно что-нибудь да выяснится.

А потом, может, наступит и ее черед.

Внезапно Ари почувствовала себя «не так». Руки и ноги точно отнялись, а в животе будто вспыхнуло пламя.

Да, она попала в беду. Но, когда Сили поднял ее на руки, комната вдруг поплыла куда-то в сторону, а затем превратилась в коридор, который в свою очередь стал спальней. Сили осторожно положил ее на кровать, снял туфельки и накрыл девочку одеялом.

Здесь обнаружилась и Бука — она лежала рядом. Вытянув руку, Ари тотчас стиснула любимую игрушку. Как ни странно, Ари не смогла вспомнить, откуда у нее взялась Бука. Бука всегда была с нею. Как и сейчас. Вот и все. Бука внезапно стала для нее всем.

— Несчастный ребенок, — уронил Джастин, подливая себе вина. — Бедная девочка. Неужели им трудно было позволить ей прийти в аэропорт?

Грант покачал головой. И допил свой стакан. После чего сделал характерный жест, напоминая о подслушивающих устройствах.

Джастин протер глаза: уж о чем, о чем, а о «жучках» он помнил всегда. Забыть об их существовании ему удавалось очень редко и с трудом.

— Нас это не касается, — сказал Грант. — И тебя особенно.

— Знаю.

Последние две фразы специально предназначались для тех, кто прослушивал комнату. Братья никогда не знали, в какой момент прослушиваются их разговоры. И потому размышляли даже над изобретением собственного языка, недоступного пониманию службы безопасности. Уоррики предполагали выдумать множество совершенно бессмысленных на первый взгляд слов, связанных грамматическими правилами особого рода, причем для запоминания всех этих тонкостей планировалось написать особую обучающую ленту. Однако столь изощренная тактика могла усилить подозрения, и потому, взвесив все «за» и «против», Джастин и Грант остановились на самом простом: использовании обычной грифельной дощечки. Вот и теперь Джастин, взяв ее, нацарапал: «Иногда хочется удрать в Новгород и наняться на фабрику. Мы составляем обучающие ленты, помогающие воспитать нормальных людей. Мы закладываем в людей веру, уверенность в своих силах и помогаем им любить друг друга. Но сами создатели обучающих лент — просто ненормальные».

Грант написал: «Я глубоко доверяю своим создателям и своему Старшему. Это мое утешение».

— Ты рехнулся, — объявил вслух Джастин.

Грант расхохотался. И снова посерьезнел, после чего, подавшись вперед, хлопнул брата по колену — оба сидели на диване, скрестив ноги. И сообщил: «Не понимаю ни добра, ни зла. Я давно уже осознал это. Ази не положено бросаться такими словами — бросаться в широком смысле. Но для меня ты олицетворяешь все хорошее».

Признание брата невероятно тронуло Джастина. Проклятые вспышки продолжали докучать ему. Даже спустя столько лет — точно застарелая боль. Но стоило Гранту оказаться рядом, и Уоррик-младший уже не чувствовал ее. И это наряду с прочим внушало ему ощущение покоя. Джастин накрыл ладонью руку брата и сжал, поскольку сказать ничего не мог.

— Я имел в виду как раз это, — молвил Грант. — У тебя ответственная должность. Ты стараешься, как можешь. Иногда даже слишком стараешься. Даже я могу отдыхать. А ты — должен.

— Как отдохнешь, если Янни постоянно загружает…

— Нет! — Грант снова похлопал брата по колену. — Ты можешь отказаться. Можешь не работать в те часы. Можешь работать над тем, что тебе больше по нраву. Сам говорил, будто знаешь, чего он добивается. Не позволяй им скрутить себя — откажись. Зачем тебе это?

На Фаргоне как раз проводили эксперимент с ребенком — точной копией Бенджамина Рубина, жившего, между прочим, по другую сторону непреодолимой стены и работавшего в предоставленной Ресионом лаборатории.

Ресион подбрасывал военным что-нибудь особенно ощутимое, дабы удовлетворить их аппетиты. Джейн Штрассен по прибытии тоже должна была получить новую работу — усыновить второго ребенка, зачатого и воспитываемого в соответствии с проектом.

Джастин все знал — ему давали интервью Рубина. И позволяли моделировать программные структуры. Но Уоррик-младший не питал иллюзий, будто его обучающие ленты не станут подвергаться проверкам.

По крайней мере, такие ленты. И возможность обходиться без них почти год приносила молодому человеку большое облегчение.

— Ведь это — показатель доверия, разве нет? — вопрос был задан чересчур хриплым голосом, обнаружив напряжение, которое Джастину очень хотелось скрыть. — А это взваливает на тебя новое бремя — которое тебе вовсе ни к чему.

— Возможно, судьба послала мне возможность сделать что-нибудь полезное. Ведь речь идет о грандиозном проекте. Разве я неправ? Ничего подобного давно уже не наблюдалось. Возможно, мне удастся изменить жизнь Рубина — улучшить ее… — Уоррик-младший наклонился подлить себе еще вина. Но Грант опередил брата и сам наполнил его стакан. — По крайней мере, Рубин не одинок. Его мать живет на станции, они видятся, и ему есть на кого опереться.

Действительно — возле него регулярно сменяется охрана, положенная Особым. Джастин знал все эти штуковины. Рубин был вечно смущенным, погруженным в себя интеллектуалом, чьи проблемы со здоровьем дали о себе знать еще в его детские годы. Его привязанность к матери была безгранична, хрупкое тело заставляло больше всего задумываться о собственном здоровье, а его бесчисленные предубеждения еще в юности вытеснили все страсти, оставив место только работе. Но ничто, ничто подобное не формировало характер Арианы Эмори.