-. У одних родители в ЦК КПСС, а я вообще сирота. Я в общежитии, а они в хороших квартирах (Кто они?). Ну, так у всех всегда. Я хуже одет, они лучше одеты. Они едут отдыхать и у них больше условий, а я ищу эти возможности какую-то путёвку по соцстраху и так далее.

— А в классе вы были лидером?

-. Общественную работу всегда вешали на меня. В драмкружке предлагали какие-то главные роли.

— Вам понравились первые переживания, которые вызывала сцена?

— Нет. Я как раз ушёл от главной роли и выбрал роль гостя на свадьбе, чтобы ничего не делать, а роль пьергюнтера взял другой мальчик. Мне не нравилось, что нужно было заучивать чужую роль.

— На мой взгляд, политика это всегда игра и лишь потом власть. И мне кажется, что если бы вы вовремя бы сориентировались в детстве после драмкружка, захватили бы сцену. Начали бы выступать, то интересно, стали бы вы политиком?

— Меня на прямую на сцену никогда не тянуло.

— И всё-таки, если бы эта энергия забрала бы вас тогда?

— Ну, если бы у меня появилась бы тяга к театральному искусству, к кино, то может быть сыграл бы я несколько хороших ролей, даже лучше, чем Смоктуновский, там где-нибудь в каких-то ролях, тот же «Идиот» или «Берегись автомобиля», где машины он воровал. ТО есть, я мог бы сыграть какие-то роли и они бы могли обозначиться и были бы приняты зрителями. (Мой пациент утаил, что снялся в одной комедии, где сыграл главную роль.)

— А из Голливуда вам никогда не звонили?

— Нет. Никто мне никогда не звонил. Были какие-то заграничные актёры, которые приезжали в Россию и их спрашивали, дескать с кем вы хотите увидеться и они называли мою фамилию потому, что из других они никого не знают. Один раз был здесь у меня американский актёр Николс, он даже шляпу подарил. Шляпа его у меня здесь есть. Тот же самый боксёр негр Тайсон.

— И всё-таки, кураж от того, что вы выходите на сцену был?

— Особой радости не испытывал. Поэтому я не пошёл ни в какие там театральные училища и не выбирал специальности, связанные с работой в аудитории.

— Я чувствую противоречие. Вы куражитесь от аудитории.

— Это заблуждение. Все так думают. Я пришёл в политику потому, что меня просили. Я сам не пробивался.

— Хорошо подойдём к этой пробеме с другой стороны. Есть интересное такое интересное явление как телеэфиромания. Если телеведущего отстраняют от эфира, то он начинает страдать от абстинентного синдрома, вызванного нехваткой телеэфира. Возникают депрессии потому, что телеэфир — это наркотик. ( Мой пациент начинает тяжело дышать и затем резко громко и агрессивно меня перебивает.)

— А у меня нет этого. Я бы с удовольствием отдохнул.

— Начинается пустота, тревога без общения с телеаудиторией.

(Мой пациент агрессивно меня перебивает.)

— Не-е-ет. С удовольствием бы отдохнул.

— Вы не подсели на телевизионную иглу, на телеостанкинскую иглу, которая торчит из земли на улице академика Королёва?

— Нет… Если будет перерыв месяц два, то я не буду страдать и с удовольствием отдохну. Я отвлекаюсь только на внешние факторы, внутренне я не ищу, дескать дайте мне эфир, дайте я пойду, дайте я напишу. Я написал несколько книг собственных, когда у меня было желание, а остальное это расшифровывают мои передачи, они расшифровываются все.

(Я почувствовал, что здесь мой пациент лукавит. В действительности, мой пациент организовал гигантскую видеокнигоиндустрию о себе.)

— Вы сейчас с кем говорите со мной или с кем-то другим?

— Отвечаю на ваш вопрос.

— Вы чувствуте, что перед вами сижу именно я. Может быть, всё-таки перед вами сижу не я, а нечто перед которым необходимо отговорить и выразить свою точку зрения. Вы сейчас со мной говорите, а не с народом?

— Естественно, но очень большой разницы у меня, нету. Приходит тридцать человек сюда, я с ним также говорю. Миллионный митинг. Четвёртого ноября я буду говорить. Ну, чем больше людей, тем больше мне приходится тратить эмоций.

(Я почувствовал, что мой пациент не чувствует моего присутствия. Об этом свидетельствовали стеклянные и полуоткрытые глаза моего пациента. Такие глаза мне приходилось видеть у телеведущих, которые страдали телеэфироманией и манией величия. Но при этом, необходимо отметить, что мой пациент, по-видимому, умеет включать эту чувствительность по сценарию, перед телекамерами, при общении с народом, когда это может сыграть на рейтинг, на успех и т. п.)

— Если на вас посмотреть вне интервью. Ваше окружение вас знает… Какой вы вне интервью.

— Тихий. Спокойный. Как говорится ничего особенного нет. Я очень был тихий спокойный до восемьдесят девятого года.

(Мой пациент взял в руки тасфик — мусульманские бусинки для ритуала перебирания и подсчёта бусинок. )

— У вас в руках я вижу тасфик, предмет с которым не расстаются мусульмане. Почему вы его держите.

— Просто так. Когда-то в Турцию поехал. Мне его дали, кто-то купил его на память. Я взял его в руки чисто случайно без всякого умысла, дескать я псих, возьму поперебираю. То есть, нет ключевых моментов, которые бы вы хотели выявить во мне. Нет никакой страсти.

(Защита отрицанием.)

— У меня сложилось впечатление, что вас журналисты ждут, обожают. За что они вас любят?

— За откровенность. Когда они разговаривают со мной, то они сразу видят, что я сразу отвечаю. Я не выдумываю что-то, я не пытаюсь вспомнить как надо сказать. Я не создаю образ. Людям нравится моя естественность. Почему любят детей?

(И действительно, я почувствовал, что мой пациент умеет производить впечатление непосредственного человека. Но та ли эта откровенность? Анализ показал, что умение говорить нужную правду — это особый приём манипуляции моего талантливого пациента.)

— Я почувствовал, что вы являетесь носителем уникального феномена — феномена обаятельной агрессии.

— Потому, что я настроен дружелюбно. Я не был, заряжён идеологией, допустим нацистов, расистов, коммунистов. (Тяжело вздохнул, перехватив дыхание).

— Я почувствовал, что вы — двойственная и противоречивая натура. В этом и есть признак живости вашей души. В один момент вы можете давать одну оценку, через некоторое время противоположную. Я постоянно улавливаю в вас противоречивые суждения. Вы и любите, и одновременно и ненавидите многие объекты мира и это чувствуется всегда.

(Пока я говорил, мой пациент опять начал покашливать недовольством. Я почувствовал, что на протяжении всего сеанса покашливание моего пациента было всегда невербальной формой передачи недовольства моим пациентом.)

— Скорее всего приходится делать акцент на разные нюансы. Поэтому здесь нет двойственной оценки или смены моих взглядов. В разный момент, я даю разные оценки.

— Вы клеймёте и ругаете правительство, а в конце концов всё равно за него. (Я почувствовал, что мой пациент опять закашлил недовольством)

— Вы одновременно и любите и ненавидите и в этом, пожалуй основа вашего политической эстетики и обаяния. Это же прекрасно, это живость феномена Жириновского и не стоит по этому поводу переживать и комплексовать.

— Я и не комплексую.

— Это же ваша живость. Вы их любите и ненавидите одновременно. Необходимо так и сказать.

— Трудно это назвать любовью или ненавистью. Просто подход (пауза). Например, я вижу негативные моменты в каком-то явлении, но я понимаю, что если сейчас поставить других людей, то будет ещё хуже.

— Сущность личности оценивается иногда обществом очень в виде определённой клички. У вас в народе есть своя кличка. Она вбирает в себя и ласковость, и округлённость, и талант, гибкость, зажиточность. Эта кличка адекватна вам. То как вас называет народ — это вообщем-то вас характеризует как ласкового и в то же время скользкое и сложно движущееся явление. Как вы думаете адекватно вас называет народ?