— А вообще есть такие художники, за которых рисуют ученики, но подписываются они на этих картинах, паразитируя на своём имени? Такая халтура есть вообще?

— Наверно есть. Я то не держу учеников, мне как-то не привиделось. Я одно время преподавал в филиале МГУ, который сейчас уже отделился в Ульяновске. Я думаю, ну подготовлю я пару учеников, которые будут мне помогать. Но как понял, что жалко делиться секретами, которые нарабатываются годами. Они не оценили бы это: как ты испытываешь, как экспериментируешь, выбрасываешь огромное количество конструкций, огромного количества времени, а потом находишь и вдруг кому-то всё отдать. Второе — им объясняешь простые вещи, а они не понимают и начиешь злиться. Я же прошёл другую школу, я учился в Италии, в Англии, в Голландии, я изучал иконы, я жил месяцами, штудировал, штудировал, штудировал. А им это не дано.

— У вас есть страх любви?

— Всё-таки женщина любит другими понятиями и страстями. А мужчина вовлекается, привыкает, ему хочется спокойствия, равномерных отношений, а женщине нужно больше страсти.

И как бы ты не любил, ты всё равно расстанешься. Ты живёшь год, два, три, пять. Сколько бы ты не жил, ты всё равно живёшь один. Ты всегда одинок. Если ты художник, если ты придуриваешься и выглядишь таковым, конечно же. Это всё переходит через тебя, через твою боль, через твои страдания. Ты весёлый, ты наивный, ты придурошный, но в глубине души ты глубокий тонкий человек, потому что ты живёшь другими категориями, другими измерениями и это очень серьезно. Если ты создаёшь то, что останется в истории. В глубине у тебя два «Я». Ты раздваиваешься на две части, где в одной ты семейный человек, а во второй ты одинокий странник. Ты всё время идёшь к своей Мекке, к своему храму. А храм это некая идея, которую ты должен постичь и познать через Тибет, через науку, через литературу.

— Я чувствую у вас желание уйти, убежать от реальности в сказку?

— Опять вы попадаете в точку. Я писал когда-то сказки. Я ложился с чувством, что приснится мне эта сказка. И она мне снилась, я просыпался и её записывал. Так я написал серию сказок и отправил их в Москву. Я ещё и не учился в институте. Ну, они говорят, мы посмеялись, замечательно, спасибо. Но они сказали, что это не их стиль. Я прекратил писать и настроение у меня упало. И прошло много лет. Где-то в 90 году, вдруг читаю мои сны, мои сказки. Кто-то содрал, видно пролопачиваетвот эти всякие журналы, архивы и из этого берёт и делает как своё… Их у меня было около 20. Часть я вспомнил, часть забыл. А недавно я написал сказку связанную с моим сном, про белую фею. Новогодняя, рождественская сказка. Напечатали даже в журнале «Штаб-квартира»

— А сон каким чувством наполнен?

— Иногда ложишься с огромным чувством, что вот сейчас приснится сон и ты увидишь какую-то особую сказку.

— Вот ты хочешь эту сказку наяву, а её нет. Но в целом ведь ты стараешься делать сказки наяву, да? На то он и художник, что умеет делать из яви сказку. Можно предположить, что это сон о твоём дефиците сказки наяву?

— Я люблю сказки читать перед сном, какие-нибудь восточные, английские, в них есть какая-то тайна.

— Я не почувствовал в тебе расстояния между твоими мыслями и тем что ты говоришь.

— Кстати, когда я выступал в школе злословия их подкупил своей непосредственностью. Я рассказываю всё как есть, а им не нравится.

— В тебе живёт этот непосредственный мальчишка.

— Как только человек становится взрослым, он опять становится импотентом, У него перестаёт функционировать фантазия. Гайдай начал к концу жизни снимать слабые фильмы.

— Стал взрослым. А взрослость это страх?

— Когда у тебя ещё есть этот потенциал. Когда у тебя есть энергия. Она уходит на творчество и ты её можешь трансформировать. У тебя возникает неожиданно состояние, что является очень важным в творчестве.

— Вот этому мальчишке мешают иногда? Его заставляют быть взрослым?

— У тебя есть свой ангел.

(Всё время говорил о себе от второго лица, как бы обращаясь к себе. Это монолог самим с собой. Мой пациент постоянно в диалоге с самим собой).

Он не зависит не от кого. Если ты с ним в паре, если ты с ним дружишь, он всегда будет рядом. Я всем пытаюсь помогать. Не имею право даже расслабиться. Если я расслаблюсь, то все пропадут.

— Вот тебе сказали, нарисуй свою линию жизни на картине. Что бы там было?

— Яйцо на голубом пространстве — это сию минуту. А в другой раз это зелёные ветки, чистое небо и чистая вода. Оно меняется постоянно, как в градуснике. И будут цветовые полосы жизни. Но в основном в искусстве это не имеет большое значение.

— Расскажите какое либо сновидение.

— Однажды мне приснилась картина, которая я написал много-много лет тому назад. И с ней что-то происходит, как бы она во мне. Я вспоминаю, я просыпаюсь и понимаю, что это же была моя картинка, которую я написал лет 20 тому назад. Потом я нахожусь, какое-то короткое время в Австралии и там вот говорят один коллекционер, очень известный пострадал, он из Америки приехал. Все картины, которые пишутся в основном идут из снов. Ты добавляешь что-то из жизни, но в основном они трансформируются во сне и выходят как реальность явная, сконцентрированная. А так как ты всё время заряжен на работу, то все сны тебе снятся реальные. Всё что ты видишь, ты фиксируешь.

— И всё-таки? Расскажите сновидение…

Да вот у меня есть один сон, который мне снится много лет. Как ночь и с неба падают горящие бумаги как метеориты. Не салюты, не фейерверк, а горящие бумаги.

— А в этом сне ты боишься, что зажжёшься или что мир зажжётся?

— Мир пропадает, гибнет мир.

— А ты не боишься, что этот огонь на тебя попадёт, и ты обожжёшься?

— Да, я боюсь, конечно.

Мой пациент выдвинул свою версию объяснения сновидения, дескать, это связано со страхом и переживанием о мире. Это не психоаналитическая версия. Психоанализ показал, что это сон о двойственном чувстве, благодаря которому он страдает. С одной стороны его радуют атрибуты успеха, праздности жизни, известности (огоньки-салютики), но с другой стороны, они пугают моего пациента потому, что они опустошают и СЖИГАЮТ основания для истинного творчества, но сжигают пока малыми дозами — салютиками и огоньками. Это профилактический сон, после которого мой талантливый и выдающийся пациент должен пересмотреть долю всего того, что в настоящее время мешает творчеству, мешают рождению НАСТОЯЩЕГО. Мой пациент щедр на всех и вся, отсюда истощение. Впрочем, возможно именно в этом и заключена тайна и загадка феномена художника НИКАСА СОФРОНОВА.

— Чем вы сейчас живете, о чем переживаете, о чём хочется выговориться перед россиянами.

— В данный момент я занимаюсь тем, чем занимался 25 лет. У меня нет изменений. Я делаю то, что я делал давно. Это мое и хобби, это моя работа, это мое творчество. Я записываю новые песни. Вот я недавно вернулся из Лос-Анжелеса, куда я был приглашен. Я там получил такую золотую медаль. Мне дали приз за мое выступление на концерте. Там был фестиваль русской песни. Американцы же проявили интерес к нашей группе и вот меня пригласили туда. И это было потрясающее выступление, с точки зрения приема. Это у меня задокументировано на видео, я снял все это. Ну, в Голливуде так же записываю две мои новые песни: «Дети Земли» — это песня, посвященная вот им, детям нашим, и песня «Америка», которую вот тоже они приняли с удовольствием. Я вот в июле еду в Голливуд, буду записывать эти песни, и это будет снято на видео, будет снят фильм. Короче говоря, вот такие мои новости, в смысле того, что я делаю на данный момент. Ну, кроме этого я пишу и другие песни. И лирику мою, сатиру, юмор. Я пишу в восьми разных жанрах. И, когда у меня журналисты берут интервью, к сожалению, очень редкие из них слушали что-то мое. Они просто берут интервью общее такое.