— Вы вошли в искусство как некий способ создания бессмертия, как способ оставить свой след… эссенцию…
— Совершенно верно..
(Мы можем оставлять свой след только на уровне эссенции, то есть в мире неких универсальных знаков, которые являются неким домом для всего человечества, то есть духом, условием единения всех. В этот дом мы приходим, пользуемся им и выходим из него после смерти, но оставив в нём свой след. Но есть ещё экзистенция, в нас есть нечто наше уникальное, нечто что ощущаем только мы и это нечто уходит после нашей смерти.)
— Но ведь есть ещё экзистенция?
— Нет… я думаю в моих спектаклях есть доля экзистенции. Потому, что меня всегда интересовал прежде всего поток сознания героя (который есть поток сознания моего пациента). Если вы обратили внимание, я ставлю таких авторов, как Камю, Сартра, которые пишут о том, что нормальному человеку в голову не приходит. А зрители, которые приходят на меня, например на “Калигуллу” они например знают, что был такой-то тиран, а я их заставляю как бы действительно размышлять, ну в финале они уходят перевёрнутыми почему, потому, что я их закодировал в другую сторону, они шли на скандал, а ушли как бы более серьёзными почему, потому, что за это время, они всё равно как не крутите, они как бы окунулись в эту проблему, в проблему отношений с вечностью. Когда зритель идёт и всегда покупается на яркую обёртку, на скандал, на шум Житинкина. Он вроде как бы идёт покупает билет и он как бы заложник ситуации. Ничего не стоит встать и уйти потому, что время — деньги.
— В режиссуре трудно узреть где же сам Житинкин Андрей Альбертович? Потому, что там прекрасные сами по себе актёры и сценарии… Научите читаталя-зрителя увидеть, где заложен сам Житинкин. Где же ваша личность растворена в ваших спектаклях?
— Да….да… я то вообще-то обычно шифруюсь потому, что любой режиссёр имеет свой код и он его никогда не раскроет потому, что ну… с одной стороны его уведут, я уж не говорю о том, что у меня уводят все спектакли, часто вижу какие-то повторы эпигонов провинции, ну это ладно… я не сужусь… вы замечательно говорите, вот есть код, в моих спектаклях очень много моих снов. Зритель, который понимает, что вдруг обрывается самый энергетический кусок и начинается необычное, абсолютно метафорическое по свету, по звуку картинка, изменяется ритм спектакля и вроде бы идёт параллельный сюжет и даже странно герой почему-то вдруг… почему-то вдруг нелогично себя ведёт, выходит в какой-то синий свет и что-то делает совершенно странное…потом он даже не помнит всё, что с ним было… Я вставляю это иногда даже поперёк сюжета. Самое поразительное, ну ладно там авторов, которых уже нет, но когда я сделал авторов, которые есть, скажем я ставил Юрия Полякова и Эдварда Радзинского… вдруг я увидел как они здесь загорались… говоря “Ой слушай какое здесь поэтическое место”, но они не понимают, что я здесь вставил свой сон, которого нет в тексте, я делаю как бы параллельную историю
— Расскажите какие-нибудь сны свои…
— Нет…ну давайте как бы страхи режиссёра… это тоже важно… актёрам всегда снится, что они забывают текст, а у режиссёров другое более страшный как бы сон… конечно у меня очень часто… бывает там три премьеры… я просыпаюсь в холодном поту потому, что снится, что представьте себе, что идёт премьера и нет в зале зрителей и я один единственный смотрю спектакль и никто не пришёл…
— Это не интересно… Это всего лишь сон о вашем профессинальном страхе…
— Да … вы правы… но к счастью жизнь опровергает, что я частенько на премьерах стою потому, что нет мест, мне наступают на ноги в темноте… мест свободных нет… когда мне отдавливают ноги…
— Расскажите какой-нибудь сон поабсурднее…
— У меня иногда бывают такие вещи… я вижу сон как играют в футбол головами… то есть это не мячи… это головы ушедших людей, причём я думал сначала…
— По-видимому, этот сон вызывает в вас не страшные и кровожадные чувства?
— Нет… нет… это не страшный и не кровожадный сон… потому, что они-то живые эти бегуны… они радуются как бы восторгу трибуны… я думаю боже мой… вот этого человека уже нет… этот умер… этот умер… причём это не мои близкие друзья потому, что я бы нервничал бы больше, а это как бы ну там… известные актёры… ещё кто-то…
— По-видимому, это сон о вашем переживании о том, что все актёры от вас зависят и вы жонглируете ими?
— Нет… да… ими … всю жизнь жонглировали, их использовали, вот использовали может быть как мяч…(Во сне “ими”, “их” и “они” не существуют. Во сне это части самого пациента)
— Мячей-голов… много?
— Конечно…
— Я проанализировал ваши некоторые статьи и работы… у вас постмодерновое клиповое сознание, творчество… игра сознания, поток сознания, вы продукт современной эпохи и в этом сне как никогда, в проективной форме представлена ваша гипертекстуальность… в этом сне раскрыта ваша режиссёрская сущность.
— Согласен… согласен… У режиссёра, по сравнению с актёрами, всё сложнее. Если актёр застревает в тексте ролей, то у режиссёра это целые миры. Почему я жонглирую этими головами потому, что как не крутите, в спектакле мы творим новый миф или новый мир, я придумываю пространство, выбираю актёров, художников…(всё таки согласился с моей трактовкой сна) Почему многие режиссёры говорят, что они нервничают перед новыми постановками, развивается страх. Я думаю, что Марк Захаров… (опущение) почему они так долго тянут перед премьерами и никак не могут начать новый спектакль… Волчек восемь лет не ставила нового спектакля… не потому, что ей как бы нечего сказать… как есть страх у актёра перед выходом на сцену, так есть страх у режиссёра перед постановкой новой пьесы…
— А вы наверное антипод этим режиссёрам потому, что вы пластичны и можете переключиться и быть адекватным ситуации, вы поэтому-то на белом коне сейчас. А те режиссёры инерционные, консервативные, а вы же постмодернист…
— Вы совершенно точно поставили мне творческий диагноз…Я одновременно ставлю два три спектакля… мне говорят, что это какая-то шизофрения …нет… (в теории постмодернизма шизофрения — это нормальное непсихиатрическое явление.) Это мой метод… Когда я сижу на вечерней репетиции, я что-то придумываю для утренней, и наоборот. Так у меня происходит с мозгом. Я не могу только с одними и параллельно у меня идёт другая площадка и почему-то щёлкает (мышление и речь моего пациента “рванная”, тоже “щёлкает”, но всё это свидетельствует о неординарности и таланте моего пациента) Я даже думал, что это свойственно всем режиссёрам… Пётр Фоменко… наверное также… (опущение) он говорит ничего подобного… вот он погружается на долго месяцев и ничего параллельно не делает… не ставит…
— Давайте ещё какой-нибудь сон… абсурдный, чтоб сюжет был…
— Давайте. нет вы знаете я вам могу рассказать повторяющийся сон, который мне снится с периодичностью быть может год… два… У меня когда-то в детстве была страшная история когда я чуть не утонул… маленький мальчик на море… волны… как бы очень затягивают… море кажется такое ласковое, такое как бы прекрасное, такая стихия, которая казалось бы тебя любит, ни хрена… только понимаешь как будто, что-то происходит … тебя куда-то утягивает и после красоты начинается… человек задыхается и тут начинается паника… страх… так вот у меня была такая история… я после этого почему-то панически боюсь не воды… я хорошо плаваю, даже далеко… я почему-то панически боюсь если рядом как бы нет никого из людей… я могу видеть очень далеко какую-нибудь красную шапочку да… какой-то там велосипед… но если я вдруг понимаю, что остаётся пустое пространство, я мгновенно начинаю плыть назад и часто просыпаюсь в холодном поту.
(Это сон о том, что мой пациент часто погружается в ужасы спектаклей, экзистенцию, пограничные ситуации между жизнью и смертью, но наблюдает их как режиссёр, как зритель. Он всегда эстетствует о смерти держась за комфортную опору, за зал… понимая, что он не погрузился в истинный ужас.)
