— Подождите… — отец все еще приходил в себя. — Мальчик, сын Александры, твой? У нас есть внук?! — упал обессиленно в кресло.

— Именно, и если ты хочешь с ним общаться, научись уважать его мать, — и оставил родителей одних. Спать хочу под бочком у Олененка. Только в комнате ее не оказалось. Убежала.

Я нашел ее в детской: Саша смотрела на спящих детей.

— Почему ты ушла? — шепнул, обнимая.

— Адам, как Тима проснется, мы уедем.

— В смысле? Куда?

— Домой. К себе домой.

Саша

Утром все казалось не так просто, как ночью. Были не только мы. Есть еще дети. Тимоша дал слабину и позволил себя отвлечь вчера, но я слишком хорошо знала собственного сына: он запомнил и обязательно спросит. Я должна сказать правду, вот только не знала, как он ее воспримет.

Тима начал интересоваться отцом, когда в садик пошел: появились осознанность и внимание к деталям — у кого-то есть папа, а у него почему-то нет. Сын спрашивал, а я отвечала: осторожно и без агрессии, но обида на его отца была слишком велика… Я сказала, что у него нет папы, есть только я. Что биологический донор — не настоящий, и он не нужен в жизни. Настоящий родитель тот, кто рядом, кто любит и заботится. Да, я не придумывала моряка или космонавта — я старалась говорить правду, только она тоже была с моей обиженной колокольни. Что теперь сказать сыну, представляла смутно…

Крепкие ладони обвили талию, а горячий шепот обжег шею. Адам вел себя так, словно незнакомая девица не визжала над нами, лежавшими в постели. Это тоже проблема. Его отец против наших отношений. Против меня лично. Я не желала такой атмосферы ни для себя, ни для сына. И для Адама не хотела: выбирать между семьей и семьей — слишком сложно.

— Почему ты ушла? — шепнул он.

— Адам, как Тима проснется, мы уедем.

— В смысле? Куда? — захват стал крепче, а тон ниже. Адам не отпустит. Мы его. Хотела я этого — конечно! Потому что я люблю его, но нам всем нужно время: необходимо разобраться в ситуации, себе и сделать сложный, трудный, тяжелый выбор. Нам троим.

— Домой. К себе домой.

Адам осторожно взял меня за руку и вывел из детской. Естественно, у него были вопросы. Мне оставалось надеяться, что он услышит мои ответы и удовлетворится ими.

— Почему? Саш, я не понимаю.

— Тимофей проснется и спросит про утверждения Сабины. Я хочу поговорить с ним вдвоем: в спокойной обстановке и без… — я замялась. — Без давления, понимаешь?

Мой сын еще ребенок, и я хотела, чтобы он услышал правду, понял свои чувства и принял решение исходя из себя, а не ответственности. На Тимоше и так всегда было много обязательств: хороший правильный умный ребенок, беспроблемный и не по годам рассудительный. Если он выберет злость — пусть так! Обиду — тоже можно! Истерика, крики, слезы — имеет право! Тима должен ориентироваться на свои чувства, а не думать, как не обидеть других. Я очень привязалась к Сабине, и Тимофей тоже, но я не могла и не хотела обесценивать его чувства, чтобы не ранить других.

— Ты думаешь, я буду заставлять его или тебя любить меня? Принять нас с дочерью? — с тихой горечью уточнил Адам.

— Нет, — дотронулась до темных волос и провела пальцами по густой мягкости. — Я просто считаю, что Должна сделать это сама. Он мой сын, ия знаю…

— Наш сын, — поймал мою руку и приложил к губам. — Я понимаю, Саша, — медленно целовал ладонь, языком лаская пальцы, — ты привыкла все решать сама. Привыкла, что Тим только твоя ответственность. Но есть я. Теперь есть, и я хочу разделить с тобой все.

— Ты не злишься больше, что я скрыла? — если мы решили быть вместе, не нужно замалчивать и вешать ярлыки, кто больше виноват.

— Нууу, — протянул, — злюсь, — честно ответил, — но не столько на тебя, сколько на себя. Из-за меня мы потеряли столько времени.

— Ты расскажешь мне? — да, я готова услышать его историю с Мадиной без тумана обиды.

— Да, — пообещал, — но не сегодня. Сегодня я хочу говорить только о нас. О семье. Я хочу семью с тобой.

Да, о семье как раз стоило поговорить.

— Адам, я хочу уехать. После скандала с этой девицей… Твой отец еще…

— Надеюсь, ты не думаешь, что я реально ее как-то поощрял? — он тихо рассмеялся.

— Нет. Я слышала разговор этой Малики с подругой: она собиралась как-то подловить тебя.

— Вот же змея! Гадюка! — и добавил пару непереводимых крепких слов. — Саша, уж не тебе стыдиться! Ты моя невеста, — наши руки переплелись, и Адам открыл дверь моей спальни. — Пойдем, — шепнул, и мы вошли. Он распахнул тяжелые шторы и открыл двери на террасу с видом на бескрайние зеленые угодья, высокие деревья и сады, окружавшие особняк Сафаровых. — Покормлю тебя и детей, потом домой.

Адам усадил меня в одно из кресел и отправился на кухню. Я широко и сладко зевнула: шесть утра — спала от силы часа два этой ночью! На мгновение позволила себе расслабиться и вспомнить, как было хорошо. У меня давно не было близости с мужчиной, а то, что было с Олегом, сложно назвать таковой: то был интим, но не близость. С Сафаровым всегда были буря, феерия, взрыв. Он точно знал, как сделать женщине хорошо: именно он мог без проблем найти у меня точку G, хотя в ее существование раньше не верила. Но между нами было намного больше: это не только тело, это чувства и разум, это сердце и душа, это когда двое настолько близко, что стали единым целым. Но тело действительно с непривычки ломало: не было у меня таких марафонов очень давно! Это было приятно.

Я практически уснула в ротанговом кресле, наблюдая, как внизу убирали следы вчерашнего торжества и готовили площадку для продолжения банкета. На столах уже лежали белые скатерти, и где-то дымился кофе, бодро щекоча нос.

— Я вернулся, — услышала, и плечи укрыл легкий плед. Солнце уже светило, но в тени было прохладно. Я улыбнулась лениво и сонно, но, услышав шаги и звон приборов, напряглась. Все же у Адама семья и кавказское окружение: открытое проявление чувств, близости, даже ласковый взгляд — это харам, разврат, распутное поведение. Но, кажется, Адам слишком уж светский: пока женщина раскладывала приборы и расставляла блюда, он возвышался за моей спиной и держал руки на моих плечах. Охранник, защитник, заступник. Когда-то он не защитил нашу любовь, не отстоял, не пошел наперекор — возможно, самому себе (это еще предстоит узнать), но сейчас демонстрировал готовность бороться за нас. Мы, как пара и семья, далеко еще не в безопасности. Наша победа в наших руках.

— Что они делают? — кивнула вниз, намазывая на свежий хлеб творожно-сырную массу с зеленью и специями — вкусно!

— К завтраку готовятся. Много гостей осталось на ночь.

— И все в курсе… — посмотрела на Адама, жадно расправлявшегося с чем-то вроде армянской ачмы: сыр, тесто, сливочное масло — сочетание для души, но явно не для фигуры!

— Все знают одно — ты моя невеста. Я твой жених. Остальное никого не касается.

— А твой отец? — негромко поинтересовалась. Адам вздохнул.

— Я люблю родителей, уважаю старших, благодарен своему роду, но, — взял мою руку, — семья — это муж, жена и дети. Согласна?

— Согласна, — взяла стакан со свежевыжатым соком. — А как я стала твоей невестой? — хотелось легкости: сложные разговоры впереди.

— Украшения — это древняя традиция, что-то вроде помолвки.

— Но я не знала, что это помолвка! — шутливо возмутилась.

Адам рассмеялся и взял мою ступню, начал массировать и всячески меня умасливать.

— Я надеялся, что ты наденешь украшения и не снимешь пояс.

— А что это значит? — с любопытством интересовалась незнакомыми традициями.

— Расстегнуть пояс и вернуть жениху при свидетелях — отвергнуть его предложение. Есть у меня кое-что, — достал из кармана бархатную коробочку и поставил передо мной, — без него никуда. Открой.

Я знала, что там, но пальцы все равно дрожали. На бархатной подкладке светился прозрачный как слеза камень, а окружали его маленькие голубые звезды. Тонкая изысканная работа, даже в руки взять страшно. Я ждала, и Адам взял это на себя.